Дефо

Король поднял коня в галоп, а конь, попав на скаку копытом в кротовью нору, споткнулся.

Вильям ездил верхом не хуже, чем Чарльз, как настоящий всадник, упал не с лошади, а вместе с лошадью. «Большая разница», – как заметил Пушкин, знавший это по собственному опыту. Еще бы!

Король был роста маленького, здоровья слабенького. Падение оказалось для него роковым. Он очень скоро скончался.

И закатилась звезда Дефо.

А злопыхатели пили здоровье той лошади!

Место короля Вильяма III заняла Анна, вторая дочь Джеймса II. Правда, хотя и дочь короля-католика, она сама была протестанткой. Новая правительница поддерживала протестантство лишь в наиболее умеренной, официальной форме, что, естественно, сказалось на положении Дефо: пусть он сам призывал своих собратьев к терпимости и разумности, но у внешних противников, церковных ортодоксов, имел репутацию раскольника неумеренного.

Дефо не сдавался, хотя при новом правлении сразу почувствовал, что ветер дует не в его паруса. Первого декабря того же года тиснул он – с грохотом! – новый памфлет, скрыв и на этот раз свое авторство.

«Простейший способ разделаться с раскольниками» – так назывался злополучный памфлет. С видимой серьезностью, впадая в негодование столь же правдоподобное, сколь и «благородное», анонимный автор доказывал, что инакомыслящих (каковым был он сам) лучше всего просто уничтожить.

Петух как-то попал в стойло к лошадям (вел окольным путем свою мысль Дефо) и видит: затопчут! «Друзья, – воззвал петух, – не будем толкаться, а то, чего доброго, мы нанесем друг другу физический ущерб». – «Так-то вы заговорили, когда увидели, что не ваш верх! – голосом противной стороны продолжал Дефо. – Где же было у вас чувство милосердия, – злорадствовал он, – пока ваша брала? Не подлость ли это? И подлостью ли будет теперь раздавить гадину?»

Обличительный тон в адрес единомышленников получился у Дефо до того неподделен, что они ему этого вполне не простили, даже когда обман раскрылся. Нечего говорить о ярости врагов. Не разглядев сразу полемической подкладки, они приветствовали поначалу этот памфлет, а в результате оказались осмеянными.

Шум, произведенный Дефо, был такой, что историки считают «Простейший способ» самым громким литературным событием века. «Громкое литературное событие» и «крупное литературное произведение», разумеется, далеко не одно и то же, но для судьбы Дефо важно: почти за два десятка лет до «Робинзона» он уже оказался в центре общего внимания, и все за счет того же «честного обмана» читающей публики.

Подняв бурю страстей, обрушившихся на него со всех сторон, Дефо в итоге очутился в положении поистине Робинзоном, в одиночестве. Обманутые противники стали его преследовать, обиженные единомышленники не защищали. Дефо пришлось скрываться. Объявили сыск. Благодаря этому из полицейского описания, опубликованного «Лондонской газетой» 10 января 1703 года, мы и представляем себе облик Дефо: среднего роста, смугл, темные волосы, нос крючком. На издевательском портрете, который нарисовали уже не власти, а прямые враги Дефо, не пожалевшие сил и чернил, он был изображен еще старательнее, вплоть до морщин и бородавок. А уж родинка в левом углу рта – этот бугорок, судя по всему, производил впечатление или, лучше сказать, окончательно выводил из себя. Он отмечен на всех портретах, означен в описаниях, и, помимо того, что был как примета удобен для сыска, он, на взгляд некоторых современников, средоточие, символ, суть Дефо. Прыщ какой-то!

«Что за противный вид у этого субъекта, надо ж иметь такую гадкую и страшную физиономию! Совесть у него, разумеется, темна не менее, чем рожа. Нечто трупное, черное, сине-зеленое, непригодное для всеобщего обозрения. Глаза мерзкие, сальные, выпученные, нос длинный, и под стать ему огромный рот, губы толстые, челюсть баранья, весь в бородавках, морщинах, желваках и прочих отметинах, бородка тощая, шея шелудивая, одежда – тряпье» – так разрисовали Дефо ненавистники.

Конечно, было множество людей, которые смотрели на него совсем иначе, чем те, кто, цепляясь за неровную кожу его лица, видел в Дефо сплошной нарыв, нарост, гнойный напор. И все же, однако, впечатление от личности Дефо, изливается ли оно в ненависти или одобрении, не обманчиво. Крупность и подвижность черт заметны даже по злой карикатуре. Сила, дающая себя знать хотя бы через сопротивление, ей оказываемое. «Силой Дефо» обозначают писательскую энергию, подобно тому как «ампер» или «кулон» служат мерой электрического тока. Причем современники не оказались близоруки до того, чтобы не различить этой силы. Крупную фигуру признали фактически сразу, как обычно бывает, и столь же закономерно совершалась координация этой фигуры с эпохой, с окружением – далеко не сразу. «Кидай в него чем попало!»

Трудно ощутить нам остроту споров, в которых Дефо наживал себе яростных врагов и сам же платил им неугасимой ненавистью. Уделом специалистов остается чтение сотен страниц, исписанных создателем «Робинзона» ради полемики, во имя страстей, которые давно окаменелость. Рука Дефо почти всегда дает себя знать, но – темы! С нарисованными волнами можно сравнить дошедшую до нас картину тех волнений. Даже перо Дефо сохранило лишь картинно-застывший вид бури, бушевавшей некогда, низвергавшей правительства, двигавшей государствами и народами.

Но кто был главным врагом Дефо? Выдал его, как считают исследователи, тот же человек, профессиональный провокатор, который относил рукопись «Простейшего способа» в типографию. Мы вынуждены даже еще и поблагодарить предателя, потому что именно ему принадлежит словесный портрет Дефо. Своеобразная добросовестность этого человека была проверена и подтверждена полтора века спустя, когда из-за ремонта пришлось вскрыть гробницу Дефо.[9] Оказалось, действительно, рост средний, сто шестьдесят два сантиметра. Особенное впечатление произвела на всех эта «баранья», то есть массивная, выдающаяся далеко вперед нижняя челюсть.

Итак, имя раскрыто, внешность известна, виновность признана, дело в суде разбирается, только подсудимого нет: почти полгода Дефо скрывался. В подполье не сидел сложа руки. Он развернул самозащиту – анонимную в печати, а под своим именем послал он письмо тогдашнему государственному секретарю Даниелю Финчу, графу Нотингемскому.

«Милорд, – писал Нотингему Дефо, и это первое из сохранившихся его писем, – я глубоко сознаю, что нанес обиду ее величеству и правительству, что из-за меня пострадало несколько совершенно безвинных людей, и все это вынуждает меня обратиться к вашему превосходительству непосредственно, за каковую дерзость смиренно прошу вас простить меня.

Давно бы я отдал себя на милосердие ее величества, если бы не угрозы должностных лиц вашего превосходительства, которые довели до моего сведения о таком негодовании ее величества и вашего превосходительства, каковое представляется чересчур ужасным и к тому же касается еще более давних событий, к которым не причастен, хотя и заслужил плачевную известность как виновный в них.

Укрываться от суда ее величества, милорд, это в своем роде значит объявить войну, что является для меня до крайности тягостным. Прошу ваше превосходительство помочь мне сложить оружие или, по крайней мере, заключить такое перемирие, каковое дало бы мне возможность заслужить прощение ее величества.

Милорд, лишь бренное тело, не приспособленное к тяготам тюрьмы, и разум, не способный вынести условий заключения, вынуждают меня скрываться. Но, милорд, слезы многочисленной гибнущей семьи, возможность длительного изгнания из родной страны и надежда на милосердие ее величества подвигают меня на то, чтобы броситься к стопам ее величества, прося при этом вашего вмешательства.

Молю ваше превосходительство уверить ее величество, что я совершенно не питаю никаких злонамеренных замыслов и, хотя был не по заслугам оскорблен, я по-прежнему предан интересам и благу ее величества.

С нижайшим почтением прошу ее величество простить мне ошибку, в каковой готов публично покаяться, а потому прежде прошу вас явить терпение и милость и выступить перед ее величеством от моего имени. Ибо, хотя, быть может, это и небывалый случай, чтобы ее величество вступало в какие-либо переговоры с непослушным подданным, все же и ослушание бывает разное, а милосердие ее величества безгранично.

9

В 1870-х годах надгробная плита с могилы Дефо просто пропала неизвестно куда. В 1940 году она обнаружилась в каменной изгороди у одного фермера из Саутгемптона, который понятия не имел, как к нему попал камень с надписью: «Даниель Дефо, автор Робинзона Крузо». Однако сразу он с ним не расстался и только в 1959 году подарил эту плиту мемориальному музею Дефо в Ньюингтоне.