Страница 2 из 10
– Да нет, у меня вот, – он показал ей рецепт, – все есть необходимое.
– Как скажете. Всего доброго, Григорий Олегович.
– И вам.
Нет, Гриша, не нравишься ты этой мышке. Она фамильярничает из вежливости, а ты, паранойная душонка, везде искал обман. Мышка каждый день здесь встречает столько сумасшедших самых разных мастей. Тех, кто устал и думает, что причина тому – болезнь, и самых-самых настоящих, кто не может на месте усидеть, чтобы не подумать о плохом и не обоссаться. У нее уже выработан инстинкт держаться от таких подальше.
А ты все равно ее вспомнишь вечерком, вообразишь себе чего-нибудь…
Вместо спокойствия он испытал обиду. Вот и сходил к врачу, ага. Григорий закурил, его руки дрожали. Эти тоненькие пальцы, смех да и только, покрытые пятнышками цвета йода. Кашляет он часто и это пока не больно. То ли дело лежать и мучиться от безделья, имея возможность придумать тысячи дел, но не приступая к ним, держать их как идею, словно магниты на холодильнике.
Зачем, Гриша, зачем?
К метро он шел медленно, слегка подавленный субботним вечером. На его губах чувствовалась горечь сигаретных смол. Во тьме шелест деревьев указывал путь. Когда звука листьев не стало, ему на замену пришли гул машин и неразборчивая речь толпы. Ошарашенный светом, он сел на забор у ломбарда. Неудобно, но что поделать, не на асфальт же падать. Мимо него шли голуби-пижоны с галстуками и мертвыми бабочками на грудках. Прыг-прыг в разные стороны. Кучка зазнаек вилась в общем потоке. Вдруг они взлетели, напуганные двумя корги-студентками. Над головами шуршали черными пакетами белки. В хвостах их копился пар от электронных испарителей.
Григорий поднялся, отряхнул с зада пыль и спустился в метро. Ненастное подземелье, сколько сжирало, столько же и выплевывало. Десяток созданий, самых разных, стояли друг от друга в нескольких ступеньках: кошки с тенями на кончиках глаз, разбухшие от хлебов бегемотихи, кабаны в пирсинге, языкастые собаки, а дальше – сплошной ряд шерстяных макушек в перхоти. Страус кивал головой в экран телефона, пока его не коснулся железным крылом ястреб. Живность верещала, это не могло не раздражать. Вместе с кожаными поручнями ползли зеленые гусеницы и таракашки.
День был немощным и холодным.
От скуки Григорий глядел на соседний эскалатор. Он остановил глаза на свинье в красном пухане и берете. Ее грязные копытца еле-еле держали телефон. Сработала городская чуйка – ощущать на себе чужие взгляды, и она оглянулась в сторону Григория. Темная рожа, в маленьких глазах ничего, кроме черноты, и если бы она что-то значила помимо родового признака, но нет.
Это была обыкновенная свинья. Блестели проколотые уши, в них висели миниатюрные серьги. При виде Григория она отвернулась, но секунду спустя снова взглянула на него. Хотела убедиться, на нее ли смотрит этот красавец. С почти невидимых губ стекала желтая слюна.
Ой, сколько раз в метро он ловил эти взгляды. Заинтересованные, но растерянные. Ему казалось, что если на него все смотрят, то с ним что-то не так. Со временем он свыкся: с ним действительно что-то не так.
Но ничего же не произошло. Прическу Григорий никогда не менял. Татуировок не бил, мода на них застала его в школе и прошла мимо, когда появились деньги. Одежда простая, как у многих, небогатая. Богатых вообще никто не любил. Им если не завидовали, благо общество с трудом и кое-как развивалось, то просто ненавидели. Так, эмоций ради. Кого-то же надо ненавидеть.
Эта свинка слишком удобно жила. По внешнему виду, по тому, что без стараний улыбнулась. Григорий проводил ее взгляд и тут же забыл о ней. Остаточно хихикнул – берет на голове свиньи смотрелся комично, как козявка на мизинце.
Память – территория роскошная, находиться там дорогого стоит.
В голове зудело. Премиальные не пришли. Григорий хотел написать в бухгалтерию, но в выходной никто бы не прочитал его сообщение. Решено было оставить это на понедельник.
Платформа полнилась зверьем. Теснились и роптали. Сквозь ряд высоких и низких Григорий увидел статного оленя с рогами в ленточках. Коснешься такого кожей – порежешься. Он что-то громко объяснял кукушке и кроту у него на спине.
Подоспел поезд, двери одного из вагонов остановились прямо перед ним. Выбежала толпа зверей, непрерывно крича. Кто бы знал, что их столько может поместиться. Внутри Григория прижали тигр и сочащийся вонью боров. Поезд тронулся, пассажиры попрятались в себя.
– Простите, – щебетал над ухом Григория снегирь. – Очень прошу, извините!
– За что? – прокричал Григорий.
Снегирь сел ему на левое плечо, где стекала бело-желтая тина.
– Я случайно, клянусь! Умоляю, простите.
Крылышком он сделал только хуже. Размазал фекалии по ткани, швыряя в пассажиров кусочки переваренных зернышек.
– Все, прекратите, – Григорий отмахнулся от птицы. Он вспорхнул перед ним.
– Честное слово, я не хотел…
– Да-да!
Открылись двери, и Григорий выбежал на платформу. Растолкав ораву из цыплят-туристов, он прошел мимо тройки медведей в полицейских скафандрах. От поезда к поезду метались антилопы и слоны, койоты и орангутаны. Под рев тормозов закричали обезьяны. Ясно, они не местные, шум для них – достопримечательность.
Все куда-то спешат, особенно легкие на подъем птицы. Они разбивались об арки между залом и платформами. Но стоит отдать должное сотрудникам метро: тела убирали быстро, а следы от клювов на стенах были почти незаметны, в отличие от трещин в полу. Невыносимая тяжесть копыт.
На улице Григория ударила по ушам городская суета.
Чего ты удивляешься, родной, ты не впервой выходишь в центре вечером субботы. Козлы в порезах и гематомах, что греются между дверей у входа в метро, никогда особо не смущали. Казалось, они всегда были – там росли, там и подохнут. На лавках возле горящего мусорного бака сидели стервятники. Ковыряли пакеты с новыми покупками – дорогими кроссовками заморского бренда. А рядом ползали утконосы в солнцезащитных очках. Вечер, а они в очках, что за неуважение ко времени?
Приспичила нужда, она щекотала у Григория в уретре. Он свернул к искусственному свету на аллею, где играла музыка. Курица-вокалистка пела известную песню, поп-хит десятилетней давности. Вокруг нее вертелись попрошайки, коты с тяжелыми шапками в зубах. Один из них подбежал к Григорию и жалобно взглянул на него. Дожидаться реакции человека он не стал, вместо этого подпрыгнул к слону, что шел следом. Тот испуга не вынес и закричал, прервав куриную балладу.
Будто ступая через себя, Григорий шел в сторону дома. По пути чего он только не видел, но все это было обыкновенно и знакомо. У основания бизнес-центра лопался от посетителей паб. К нему стояла очередь из павлинов в платьях и причесанных волков. Общественный транспорт не питал радости от выходного дня, автобусы продолжали курсировать. Один чуть было не задавил Григория на переходе.
Хохма, конечно, умереть, увидев напоследок рой пчел за испуганным взглядом водителя-шимпанзе. Старый автобус прямиком из прошлого Григория.
Тогда он мог позволить себе пить. Не болела печень, не кружилась голова после второго стакана. В одном из центральных парков собиралась большая компания между половиной березы и тягучим дубом. Кого там только не было, но все пьяны. Ползла в чужих лапах выхухоль, мелкая остроносая тварь. Под лай зевак, в слюнях кобелей она купалась. Крысы, совсем одичалые, ютились чуть-чуть поодаль. В свете костра они грызли пакетики с веществами. Хотя бы раз за вечер кто-то обязательно падал в объятия огня. Закуска лишней не бывала.
– До дна! – пищал еж. Его иглы пронзали Григория, как фуршетную закуску.
Что примечательного в нем находили? В чем причина благодушия зверей?
Он обыкновенный, как и все. Только человек.
Большую часть времени Григорий молчал и пил, пока горластый попугай рассказывал об убожестве современного философского образования. Досталось падким на блага и равнодушным к сердцу. В это время его подругу вылизывал жеребец, сквозь карамельную гриву которого ползли оводы. Не брезговали они и причиндал пощекотать хозяину.