Своя игра. Тетралогия

– Можно. Однако я хочу знать, что это такое. Постоянно тут висит или только возникло? Как бы не поволочилось за нами следом, если вздумаем его избегать.

Я вытащил из колчана стрелу и приготовил лук для стрельбы через смотровую щель. Искать потом по зарослям арбалетный болт было бы проще – так он и стоит дороже, и расстроишься больше, коли все же не найдешь. А если предчувствие меня не обманывает, после пролета по перекрестку любой снаряд окажется потерян.

– Отойди назад! – приказал я Люциферу. – За костомеха.

Конь послушался. Я выпустил стрелу – она нырнула в подозрительное марево и исчезла в ярчайшей вспышке. Громыхнуло как при взрыве крупнокалиберного снаряда. Деревья вокруг качнулись, точно пытаясь уклониться от летящих в них языков пламени. Когда рассеялся легкий дымок, ничего подозрительного впереди уже не было. Воздух вел себя как обычно. То есть стал прозрачным. Не дрожал, не искажался, не напоминал о своем существовании другим образом.

Я подождал возобновления убийственного феномена. Не дождался, и вывел костомеха на перекресток. «Говорящие часы» поздравили меня с улучшением сверхчувственного восприятия и предложили посмотреть прогресс отдельных навыков, подкорректировать приоритеты при необходимости. Я отказался. Мне еще с этим восприятием разбираться и разбираться. Пока и так шикарно, без коррекции. А изменишь что‑нибудь от балды – может, уже не настолько шикарно будет. И на следующем перекрестке от нас мокрого места не останется – все испарится.

Надписи на обелиске были сплошь на незнакомых языках: обычай писать сперва на общем языке, а уж потом на остальных, в Гинкмарском королевстве игнорировали. Ковыряться в базах и мучаться с переводом я не стал – все равно написанное давно не актуально, а лингвистических способностей у меня как у землекопа. Но сам обелиск напомнил кое‑что читанное в детстве. О витязе на распутье.

– И поехал он по дороженьке, где убиту быть, – пробормотал я.

– Это ты какое‑то сказание цитируешь?  – спросил Люцифер.

– Да. Был в моем мире один славный воин – звали его Илья Муромец. Он с равным удовольствием дрался с врагами родины и монстрами, раздавал военную добычу вдовам и сиротам или пропивал ее в кабаках стольного града Киева с первыми попавшимися алконавтами. Время от времени хамил великому князю Владимиру, за что тот сажал его в темницу лет на двадцать или тридцать. Потом выпускал досрочно – когда очередная половецкая, татарская или еще какая орда шла на Русь, а останавливать ее было некому. Илья, бывало, подолгу ломался, но все же выходил, потому что сидеть на казенных харчах ему было скучно, да и руки чесались кому‑нибудь навалять. Делать‑то он больше ничего не умел, кроме как воевать, потому что силищей обладал непомерной, в мирных областях неприменимой. Когда‑то давно, в самом начале, он пробовал поля пахать, однако так сильно налегал на соху, что выворачивал наружу глину и прочую неплодородную геологию из самых глубин матушки‑земли. На полезные ископаемые спросу в округе не было, и родители посоветовали Илье попробовать себя в ратном деле, пока он им все земледелие не угробил. Илья попробовал – понравилось. Он совершил множество подвигов и прославился, но однажды впал в депрессию, сел на коня и потащился куда глаза глядят. Дотащился до распутья. Видит – камень. А на камне том написано: «Кто направо поедет – тому убиту быть, кто налево поедет – тому богату быть, а кто прямо поедет – тому женату быть». Ну, он взял и поехал направо.

– Зачем же?  – удивился Люцифер. – Если заранее проведал, что там ждет смерть?

– Это надо русским родиться, чтобы понять. А объяснить даже и русские не смогут. Естественно, на самом деле Илья не хотел умирать – иначе пошел бы да повесился. И в глубине души он не верил, что его убить могут, поскольку уже черт знает сколько народу пыталось… Короче, он просто поехал направо. Надо же было куда‑то ехать, а бабло и бабы ему остохренели.

– Ну и как – Илью убили?

– Да нет конечно! На него напало сорок тысяч разбойников, но он их всех победил.

– Сорок тысяч? Какая большая шайка! Разве бывают такие?

– Вообще‑то не бывают. Когда у главаря столько бандитов под началом, обычно он именуется королем, царем, императором, а сами бандиты – богохранимым доблестным воинством, или типа того. Однако события, о которых я тебе рассказываю, происходили на Руси, а у нас обычно все было не просто большим, а самым большим. Самый большой колокол, самая большая пушка, самая мощная бомба… Ну и страна по итогам дружеских потасовок с соседями и их добровольного к нам присоединения тоже получилась самая большая. Поэтому и шайки старались соответствовать остальному. Например, уже в мое время у нас была самая страшная в мире русская мафия. Правда, колокол никогда не звонил, пушка не стреляла, страна периодически разваливалась, а мафия почти сплошь состояла из евреев и кавказцев с иностранным гражданством. Зато бомба вышла на славу. Если б такую взорвали в Каритеке, в столице снесло бы все крыши, а от Каритекского герцогства остались лишь упоминания в летописях. Так что, думаю, если бы мы на повседневку работали не спустя рукава, и половину дней с похмелья, а взялись как следует, то довели бы до ума и пушку с колоколом, и страну, и даже мафию. И стало бы у нас все не только самое большое и страшное, но и самое лучшее.

– Отчего ж не взялись?

– Откуда мне знать? Кстати, может, и взялись – уже после того, как я сюда попал.

– А что дальше делал Илья?

– Вернулся к камню на распутье и написал на нем, что сказанное о первой дороге – брехня. И поехал по второй. Потом по третьей.

– Так ведь бабло и бабы ему остохренели?

– Экий ты дотошный! Я ведь тебя сразу предупредил: не пытайся ты в мотивах русских людей разобраться. И пошли уже с этого перекрестка. Илья по трем дорогам проехал, а мы с тобой пока и одну не одолели.