Совок 5

Глава 5

Прямо из Октябрьской прокуратуры и не заезжая в РОВД, я направился в СИЗО. В застенках которого томился бздливый аферист Алёша Вязовскин. Ехал я туда, намереваясь сделать коварному газовщику-отравителю предложение, от которого ему будет чрезвычайно трудно отказаться. Особенно после почти трёх недель пребывания в непривычных условиях тюремного камерного общества.

Пройдя все тамбуры и предбанники с лязгающими замками и резкими звонками сигнализаций, я наконец оказался в допросной.

Ждать Вязовскина пришлось недолго, конвойный привел его минут через пятнадцать. За это время я успел разложить на крепко привинченном к полу столе уголовное дело Алёши.

Поначалу я не узнал появившегося на пороге некогда холёного и вальяжного книголюба-газовщика. Передо мной стоял совсем другой человек. Обряженный в какие-то, даже для скудных советских времен, безликие и очень неновые обноски. Мало того, в глаза бросалось то, что эти обноски были явно с чужого плеча. И еще, упитанная луноликость прежнего Алёши Вязовскина существенно утратила свою округлость. Которую сейчас, без особых натяжек, можно было бы уже счесть, как не округлость, а овальность. Что, на мой неискушенный взгляд, пошло только на пользу моему подследственному. Потому что вместо узких китайских щелок, на их местах появились, хоть и не полноразмерные, но уже вполне человеческие глаза.

— Здравствуй, Алексей! — продолжая разглядывать душителя молодых пролетарок завода "Прогресс", я гостеприимно указал ему на привинченный к полу стул. — Присаживайся! Как тебе тут живётся? Освоился?

Своих эмоций, которые волнами, как как разноцветные переливы на шкуре хамелеона, менялись на лице Алеши, тот даже не пытался скрывать. Растерянность, жалкая тень ненависти и потом униженная подобострастность, сменяли друг друга, не задерживаясь надолго. Вязовскин никак не мог определиться со своим отношением ко мне.

Видя, что Алексей в некотором затруднении и даже не может от переполняющих его чувств со мной поздороваться, я решил ему помочь.

— Знаешь, Вязовскин, а ведь я пришел сюда, чтобы дать тебе свободу! — немного напыщенно произнес я красиво сформулированную фразу.

И лучшей оправой этому лингвистическому бриллианту сейчас были окружавшие нас стены, сработанные в дизайне серой "шубы". Железная дверь с глубокой раковиной глазка и решетки в четыре ряда на высоко поднятом окне, также выразительно обрамили мою изящную сентенцию.

— Как... свободу...?!!! — гримаса жалкой недоверчивости и робкой надежды искривила юный овал лица Вязовскина, превратив его в подобие трапеции, — Это правда?!! — сиделец даже подскочил на стуле, но быстро опустился назад.

Похоже, что какие-то первичные навыки добродетельного поведения в обществе и элементарные представления о субординации, Вязовскину в этих стенах уже успели привить.

— Правда, Алексей, правда! — подтвердил я перспективу сбычи самой сокровенной мечты любого арестанта, — Если мы сейчас с тобой найдем общий язык и ты пообещаешь больше не смотреть на меня с презрением, то прямо из этого помещения мы с тобой выйдем на улицу. Даже не возвращаясь в камеру! — озвучил я окончательно добивший Вязовскина аргумент.

— Я!.. Я! ... больше никогда я не буду!!... с презрением!!! — по всё еще перекошенному лицу Алеши непрерывными блестящими дорожками потекли слёзы.

— Ну вот и славно! Вот и хорошо! — я отвлекся от созерцания сидельца и начал раскладывать на столе ближе к нему чистые листы и авторучку, а перед собой бланки протокола допроса.

— Тогда пойдем?! Давайте, уже быстрее уйдем отсюда! — послышалось со стороны воспрявшего, как птица Феникс Вязовскина.

Я поднял от стола глаза и увидел его, стоявшего за табуретом. Подследственный нетерпеливо топтался, а лицо его светилось переполнявшим его счастьем. Клиент окончательно созрел!

— Конечно, пойдём! — бодро подтвердил я его радужные перспективы, — Вот только напишем сейчас пару бумажек и сразу уйдём! — добавил я.

— Что напишем? — Алёша перестал нетерпеливо сучить ногами, обутыми в затрапезные тапки, кустарно пошитые из голенищ старых кирзовых сапог.

Скорее всего и эта обувь тоже была частью "выгодного" обмена одеждами моего подследственного с каким-то прошаренным его сокамерником.

— Так, признание напишем! — удивился я непонятливости душистого перца, — Признание в том, как Мухортов Вениамин Семёнович, склонил тебя к участию в организованной им преступной группе. Как он, коварный, заставил, опять же тебя, наивного, мошенническим путем изымать из оборота вашего литературного общества дефицитные книги! — монотонным менторским голосом продолжил я формулировать текст раскаяния. — Или твои лидерские амбиции не позволят тебе пойти на суд рядовым членом шайки? Тебе, Вязовскин, зазорно, что ли получить меньше восьми-девяти лет?! Ты дурак, что ли, Алёша?! Уверяю тебя, четыре года в условиях вечной мерзлоты гораздо лучше чем те самые восемь-девять лет! Уж ты мне поверь!

Отравитель общаговской атмосферы являл сейчас образ выброшенной на берег рыбы. Которая хватала ртом воздух, но находясь при этом в несвойственном для рыб положении "стоя".

— Я не могу этого написать! — жалобно проблеял Алёша, — Дядя Веня брат моей мамы! — по щекам книголюба опять потекли слезы. Я понял, ему очень не хотелось возвращаться в свою новую, но, судя по всему, не очень приветливую обитель.

— Так чего ты тогда мне тут голову морочишь! — недоумённо округлил я глаза, — Так бы сразу и сказал, что решил строить криминальную карьеру и, что в тюрьме тебе нравится! — я начал с неторопливой аккуратностью собирать со стола свои бумажки.

Алексей Мордухаевич рухнул на тюремный табурет и уже рыдал без всякого стеснения. Он даже не пытался как-то себя сдерживать.

— А ну прекратил истерику! — прикрикнул я и по-данилински прихлопнул ладонью по столу, — Чего ты тут разнылся, как баба? На вот лучше, почитай! Я протянул плаксуну заготовленное и отпечатанное на нюркиной машинке постановление об изменении ему меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде.

Взяв в руки документ, Вязовскин принялся его читать. От волнения его лицо, кроме слез, взмокло от испарины. Видимо, дойдя до главного, он поднял на меня страдальческие глаза.

— Ну что, Алексей, домой поедем или ты в камеру хочешь вернуться? — по новой начал я его искушать, — Я хорошо понимаю твои сомнения — баландёры скоро обед начнут разносить...

Упоминание о местных разносолах было решающей соломиной, которая переломила поясницу всем сомнениям Алексея.

— Я напишу! — глубоко и со всхлипом вздохнув, он вернулся на жесткое сиденье тюремной мебели.

— Конечно напишешь! — подтвердил я его решение сдать своего родного дядю честных правил, — И напишешь ты, Алексей, не то, что захочешь, а то, что я тебе скажу! Понял? — уже безо всякой приветливости уперся я суровым взглядом в его всё-таки китайские щелки.

— Понял! — с тяжелым вздохом прошептал Вязовскин. — А вы меня не обманете? — робко спросил он.

— Не обману, — успокоил я его, — Напишешь всё, как надо и я отвезу тебя домой! — пообещал я. — Или подождать тебя, пока ты на обед сходишь? — не смог удержаться я.

— Нет, нет! — опять подпрыгнул с табуретки, в недалеком прошлом агрессивный бздун, а ныне, вполне добродушный парень с пристойными манерами. — Я лучше дома покушаю!

— Ну дома, так дома! Может ты и прав, чего сокамерников объедать, пусть они тебя добрым словом за лишнюю пайку вспомнят! — не стал настаивать я.

Графоманили мы с Алёшей больше часа. И это при том условии, что, как ни крути, а он был каким-никаким, но литератором. С Судаком я провозился бы дольше.