Страница 3 из 4
Маша любила пить воду, вообще могла употреблять её многими литрами. Не чай-кофе, а именно воду.
Но особое место в её сердце занимали водоёмы. Пруды Мария не любила за их нечеловеческое дно. Где дно было не песок и не галька, то – неприемлемо и нечеловеческое, так она считала.
Маше вода всегда была холодная. Но она её обожала. Заходила постепенно. Пока привыкала к температуре, любила наблюдать за людьми вокруг. Дети всегда были счастливы по полной. Там не было признаков скованностей, каких-то тревог по какому-то поводу, дети всегда жили в моменте. Учиться жить у них можно было всегда. Что, в принципе, и делала Маруся на протяжении всей своей жизни.
Отдельное место в наблюдениях Марии занимали мужчины. Они тоже были очень близки поведением к детям. Им не надо было втягивать животы, не морщить лоб, им было абсолютно пофиг, что о них подумают другие. Рычали, плевались, резвились, дико ржали, ныряли, играли в мяч, прыгали с мостиков, тарзанок… Тоже жили в моменте на полную в счастливом забытьи обо всём, что могло тревожить на берегу.
Потом Манюня опускалась в воду. Она просто лежала на ней и переставала существовать как отдельная личность. Становилась частью огромного Мироздания. Миллиардами молекул и атомов она соединялась со всем сущим в этом Мире. Растворялась до Байкала и бывала в Ниле. Она видела и была светом и тьмой, дыханием и пылью, песком в пустыне и далёкой звездой в созвездии не нашей галактики. Потом она собиралась обратно в тело Маши, счастливо жмурилась в лучистое синющее летнее небо, которое было залито огромным тёплым золотом Солнца, зажимала пальцами нос и кувыркалась в воде.
Слёзы счастья смешивались с водой реки-моря, и Маруся снова сливалась в одно целое с Миром, Пространством, понимая, осознавая и чувствуя каждой клеточкой своей сущности, что такое быть частью Вселенной, что такое быть любовью Творца.
Маше 30
Марусе стукнуло тридцать.
Юрий Хой (группа «Сектор Газа») пел:
В этот День родили меня на свет,
В этот День с иголочки я одет.
В этот День и выпить не во вред:
Мне сегодня тридцать лет…
Утро. После ванны. На столе – фрукты, шоколад, хороший коньяк. Манюня творила на лице масочку, потягивала коньячок. «Одноклассники» булькали оповещением за оповещением. Столько Марию ещё ни разу в жизни не поздравляли. Она чувствовала себя настолько нужной, важной, востребованной, что ли, и не для чего либо, а просто так, даже наоборот – получалось, её благодарили, что она столько лет живёт на этом свете! Вспомнилась юность, постоянное восхищение и комплименты… Круто. Очень круто.
Маняшу мысленно перекинуло на месяц назад. Звонок от Саши.
– Машунь, надо, чтобы ты подъехала к Электронике.
И ничего не сказал больше. Такое впервые. Никогда у них нет секретов друг от друга. Они всегда знают друг о друге абсолютно всё. Самое плохое и хорошее. Это их самый главный закон в жизни.
Машутка выпрыгнула из маршрутки прямо к Саше в объятия. Поцеловались, и он повёл её к машине, серебристой одиннадцатой Ладе.
– Знакомься, это – Паша. Как тебе машина?
Маня, конечно, немного прибалдела. Принемела. Прирастерялась. Почувствовала в животе сумасшедший танец обезумевших от счастья бабочек. Оглянулась по сторонам. Вроде не спит…
– Ну, ты проедься, как она тебе?
Маруся как раз училась на права. На всякий случай, пока деньги есть.
Села с важным видом, проехалась вперёд, развернулась, назад. По сравнению с пятёркой, на которой она училась, здесь руль крутился сам. Мария выпорхнула из-за руля, посмотрела на Сашу абсолютно счастливая и влюблённая, как всегда. Крепко обняла.
– Берём?
– Да, я ж не знаю, так очень хорошая, а в остальном?
Через полтора часа машина стояла у подъезда. Саша уехал на работу. Маша сидела в ванной, лила себе в лицо ледяным душем, и слёзы стекали вместе со струями воды, растворяясь в пене, которой Мария себе набухала от души. Мысли скакали во все стороны, бились, наскакивали друг на друга… В ушах звучало: «это тебе на тридцать лет подарок».
Машенька полюбила Сашу в первую же секунду знакомства. Или она его любила и будет любить всегда. Просто они в очередной раз встретились в Вечности.
Оберег объятий (сон)
Маруся вышла из купели. Босые ноги уютно шлёпали по деревянным ступенькам, уходящим в воду. Глубина реки возле берега была с головкой. Вода чистая, плотная, густая, как ртуть. Выглядела тёмной и по-волшебному манящей.
Маша обмоталась белоснежным полотенцем и оглянулась. Всё вокруг было залито тёплыми солнечными лучами. Сосновый высоченный лес упирался тёмно-зелёными макушками в чистое иссиня-голубое небо. Маня очень любила такой контраст, именно солнце, сосну, небо… Вокруг со всех сторон виднелись тёплые, бескрайние поля созревшей пшеницы.
«Как же прекрасно создан этот Мир! Благодарю, Вселенная!» – Маруся всегда видела и всегда благодарила. Где-то невдалеке очень сильно ухнуло. Маше захотелось походить по полю. Но стоило ей сделать шаг…
– Это может быть опасно, Мария Александровна.
– Опаснее, чем здесь? – грустно улыбнулась Маша.
Неизвестно, зачем ей захотелось перед своим Днём рождения аж сюда, почти в самое пекло, на свою родину в город Боярка под Киевом. Она не была здесь с семи лет. Здесь даже не было родных – когда-то мама поехала сюда в гости и родила её. Сейчас ей за сорок, и ей о-очень захотелось, просто невероятно как захотелось в эти места. В саму Боярку попасть никак не смогла. Примерно, под город – удалось. Пришлось задействовать все свои связи, связи связей и вообще сделать что-то уму непостижимое, чтобы попасть в пекло боевых действий.
Но Маша знала, что просто так ничего не бывает. Если так тянуло, значит, на то у её души есть свои причины.
Шла по полю и молча гладила пшеницу. Мыслей не было. Она – часть всего.
Отвлёк шорох. Три огромных военных вертолёта летели так низко, что, казалось, касались колосьев. Крались тихо и медленно. Маруся знала – свои. Поняла, что за ней. Развернулась и пошла к охотничьему домику в лесу. Одежда осталась у реки. Вертушки крутились. Значит, времени мало, и придётся лететь без трусов, в полотенце.
На пороге, широко расставив ноги, стоял военный: крепкий, с обветренным большим лицом. Серые красивые глаза врезались буравчиком, потом смотрели ласково. Мужчине было за пятьдесят.
– За мной, да? – Маша своей улыбчивой наивной непосредственностью не оставляла выбора, как улыбнуться в ответ.
– За вами. Где ваши вещи?
– У реки. Хрен с ними.
– Документы?
– Документы и любимая вилка здесь.
«Любимая вилка, мать её, могу же сморозить такой бред, что не передать буквами!» – Маруся немного разозлилась на себя, но виду не подала. Она знала, что её принимают за немного «неалё», на своей доброй волне любви, так что вилка никак и ни на что не повлияет. Женщина улыбнулась сама себе. Стояла в полотенце и с дамской сумкой, в которую и буханочку хлеба, если что, можно положить.
– Павловский, забери у дамы вещи, – обратился к парнишке военный.
Маша вдруг развернулась и пошла прямо к старшему. Подошла, обняла крепко, чуть дольше, чем положено, и поцеловала в щёку:
– Вернётесь домой целый и невредимый. И все, кого обнимете, тоже будут под покровом защиты.
У Павловского глаза вылезли из орбит почти в буквальном смысле. Самого грозного генерала Григорьева – вот так, в охапку! Какая-то бабенка в одном полотенце. У парнишки рот открылся и закрылся только, когда эта красивая худенькая женщина подошла и к нему и обняла и крепко поцеловала и его в щёку точно также:
– И ты вернёшься целым и защитишь всех, кого обнимешь.
У Алексея Ивановича Григорьева что-то ёкнуло внутри, когда эта писательница внезапно обняла его, что-то почувствовал он глубоко и поверил ей сразу, да и женщина выглядела в этот момент, будто не отсюда.
Первым очнулся генерал:
– Отставить нежности, некогда! – рявкнул так, что Мария подпрыгнула и чуть полотенце не потеряла.