Страница 54 из 65
— В чем же обвинили Белоярцева?
— Сначала просто арестовали лабораторные журналы, потом стали дергать сотрудников на допросы. Затем прошел слух, что Белоярцева обвиняют в недостаче нескольких десятков литров спирта по лабораторным журналам. Профессор все отрицал. Последовало пять обысков, закончившихся так трагически. Не выдержав травли, Белоярцев повесился у себя на даче в ночь после отъезда следователей Серпуховской межрайонной прокуратуры, проводивших там очередной безрезультатный обыск. Мы, его потрясенные коллеги, обратились в Прокуратуру СССР и КГБ, требуя расследования обстоятельств его гибели. Прокуратура СССР, расследовавшая дело, не обнаружила доказательств, дающих повод к предъявлению обвинений сотрудникам органов.
— А когда началось ваше "дело”?
— Ну, персонально моего "дела” никогда на свете не существовало. Просто Прокуратура СССР, закрыв дело по самоубийству Белоярцева, приняла эстафету у серпуховских следователей, выдвинув новую версию: "проведение опытов на людях”.
Так и родилось на свет дело по факту "нарушения инструкций Минздрава в ходе клинических испытаний перфторана". Можно, конечно, назвать его и иначе: "Дело врачей и ученых", причастных к созданию и разработке нового препарата.
К сожалению, интересы государства, интересы многих тысяч больных в этой истории ушли на второй план, отбросив на много лет назад нашу страну в создании искусственного кровезаменителя. С самого начала методы работы различных проверяющих органов не были похожи на попытку установить истину. Скорее на межведомственную возню с сильным акцентом на межличностные отношения.
— Вы имеете в виду тогдашнего вице-президента АН СССР Юрия Овчинникова, желавшего лично руководить программой "Искусственная кровь"?
— Овчинников, судя по всему, сыграл существенную роль во всей трагической цепи событий. Но, по-моему, его роль в этой истории нельзя преувеличивать. Если говорить о нем как о личности, то это, в общем-то, продукт системы. Я бы сказал, что в общей массе членов академии он даже не худший. Бесспорно, он был разносторонне грамотным человеком, весьма талантливым в своей области. Но прежде всего он был научным администратором, сосредоточившим в своих руках огромную власть. Институт биоорганической химии, которым он руководил, недаром называли "институтом XXI века" — в том смысле, что на него была израсходована вся валюта, отпущенная на развитие нашей биологии в XX веке. Тут Овчинников мало отличался от всех прочих монополистов. И хотя Юрий Анатольевич некоторый период своей жизни сам боролся с наследием академика Лысенко, он, увы, сумел, на мой взгляд, стать достойным его последователем — в том, что касается борьбы за выживание на иерархическом уровне. Даже по сравнению со своей достаточно безжалостной средой он был абсолютно беспощаден, если вдруг чувствовал опасность. Он превращался в человека, который мог позволить себе любое вмешательство в судьбы людей даже просто для профилактики.
Что же касается истории с "голубой кровью", здесь все-таки дело обстоит сложнее. Овчинникова уже два года нет в живых. Пять лет прошло с момента самоубийства Белоярцева. Но ведь кампания, начатая при тогдашнем вице-президенте Академии, не утихает. Тянется бессмысленное дело в Прокуратуре СССР, составляются все новые межведомственные комиссии. И это доказывает, что один Овчинников ничего бы не смог тут поделать, не будь к его услугам мощный репрессивный механизм, во многом не демонтированный и поныне.
— Думаю, сегодняшнюю ситуацию все-таки нельзя называть репрессивной…
— Конечно, сегодня ситуация гораздо легче, чем три-четыре года назад. Сейчас, мне кажется, все инстанции хотели бы как-то развязаться с этой историей, да, видать, "грехи не пускают". Дело идет уже о чести мундира. Вот и "Вестник Академии наук" преподносит нам как самую свежую сенсацию сообщение о том, что "препаратов, годных для передачи на клинические испытания, до настоящего времени нет".
— А их действительно нет?
— Так откуда бы им сегодня взяться, если сделано все, чтобы препаратов не стало?
Целый их набор имелся уже в 1983 году, но довести их до опытных партий, готовых лекарственных форм не удалось из-за мощного противодействия. И как раз бюро отделения АН СССР имело к этому противодействию самое непосредственное отношение. Хотя те же самые академики, действительно болея за дело, могли назначить сегодня, например, Всесоюзную конференцию по проблемам фторуглеродных кровезаменителей — ту самую, которую в 85-м году спешно отменили по звонку из компетентных органов. Ну, а за рубежом тем временем состоялись три представительных международных симпозиума по этой проблеме. У нас — тишина. Вместо гласной научной дискуссии с привлечением врачей, клиницистов, испытывавших перфторан, президиум Академии предпочитает назначать разного рода комисии. Что же, это тоже метод. За семьдесят лет Советской власти не одно поколение наших чиновников усвоило: лучший способ угробить дело — создать комиссию.
Жаль, что это делают люди, хорошо информированные о том, что сегодня и на Западе, и на цивилизованном Востоке полным ходом идут работы с искусственной кровью. Я слышал, что Китай сумел удачно применить фторуглеродные заменители крови в условиях военного госпиталя. О Японии здесь просто говорить не приходится, там уже давно создан коммерческий препарат на основе фторуглеродов, который широко применялся в клиниках. На Западе две крупнейшие фирмы "Коби-витрум” (Швеция) и "Дюпон” (США) создали совместное предприятие по выпуску коммерческого препарата — фторуглеродного кровезаменителя окси-ферол. То же происходит и в науке: в сообщениях III международного симпозиума по кровезаменителям, содержащих 94 доклада, представленных США, Англией, Италией, ФРГ, Францией и Китаем, опубликован доклад доктора Р. Мооре о создании нового препарата второго поколения на основе перфторметиладамонтана. Это новый вариант фторуглеродного заменителя крови, который превосходит все созданные ранее, как у нас, так и за рубежом.
— А что же СССР?
— Такими темпами и методами, как сейчас, нам из хлябей библейских не выбраться. Надвигается СПИД. И, видимо, придется покупать кровезаменители за валюту. Потому что максимум того, что коллектив разработчиков и клиницистов мог сделать за пять лет следственной погони — это не дать себя посадить. Конечно, грустно догонять западные фирмы, покупая у них то, что могли иметь сами, причем гораздо дешевле. Но системе легче пожертвовать жизнью нескольких тысяч не спасенных за все эти годы больных, легче раскошелиться на многие миллионы, чем заставить нескольких чиновников признать свои "ошибки". Ведь тогда им, по сути, придется выступать в роли злодеев, которые пытались уничтожить хорошее дело и затравить в общем-то эффективно работающих людей.
— А что, на ваш взгляд, более реально?
— Наиболее вероятный вариант развития событий, который, по моему мнению, скорее всего и осуществится, — это сползание всего "дела" в болото. Следователь Н. Антипов, ведущий следствие в Прокуратуре СССР, скоро, видимо уйдет на пенсию, материалы его расследования лягут на полку. В воспоминаниях людей, которые наблюдали всю эту историю, она останется дурным сном, а кто был далек от нее, те будут потом говорить: "Кто его знает, может, что-то и было. Дыма без огня не бывает…"
— Довольно пессимистичный прогноз…
— А это как посмотреть. В былые времена человек, попавший в зубья подобной машины, имел все шансы отправиться в лагерь. А меня всего-навсего сняли с административных постов и исключили из партии. Я считаю, что в моральном плане мы все устояли. И врачи и ученые. И в этом смысле годы не были потеряны. Мы все получили возможность взглянуть на свою жизнь сквозь призму нашей совести. Поверьте, это не так уж мало, когда на своей шкуре выстрадаешь какие-то истины… В самом начале, когда повесился Белоярцев, когда началось дело в Прокуратуре СССР я был измотан нервно до последней степени. В те дни Даниил Гранин мне сказал: "Самое важное в жизни — это иметь возможность спокойно спать по ночам. Для этого нужна чистая совесть. Решать вам. Лучше всего не суетиться и готовить себя к самому худшему. Нужно делать только стратегический жизненный выбор, стоять на этом твердо и помнить: за мелкие тактические выигрыши спустя годы бывает стыдно". Когда начались допросы, вызовы на ковер в горком партии, погромные статьи в "Советской России", — я припомнил эти слова и старался следовать им. Растеряв свои должности и часть здоровья, я сохранил самое главное — внутреннюю свободу.