Страница 19 из 59
— Мне очень, очень жаль, Анна Сергеевна…
Он смотрел, как Анна Сергеевна пошла к двери. Подобно всем маленьким женщинам, она держалась подчеркнуто прямо, и сейчас спина ее была прямой, с легким прогибом внутрь. Двери школы, расположенной в старом особняке, были огромны и тяжелы, как ворота, с высокими, массивными ручками. Анна Сергеевна чуть приподнялась на носки, по-детски взялась двумя руками за медную ручку и качнула ее вниз, словно колодезное коромысло. Дверь медленно приотворилась и тут же плотно закрылась за учительницей.
Директор некоторое время сидел очень тихо, прислушиваясь, как глухо и неровно бьется в нем сердце, затем вызвал секретаршу.
— Когда появится Улесов, попросите его ко мне.
Узнав, что его требует директор, Улесов сразу смекнул, откуда ветер дует. «Ну, я вам не Анна Сергеевна, меня колесом не объедешь», — подумал он со злобной решимостью.
— Вы знаете, что Клевцовой приходится оставить школу? — были первые слова директора.
— Да… я слышал.
— Что вы об этом думаете?
— Трепачам рта не заткнешь, — угрюмо проговорил Улесов.
— Я не о том… Что сделано, то сделано. Меня интересует будущее.
Улесов весь подобрался, как перед выстрелом.
— Я полагаю, это мое личное дело.
Директор чуть помолчал. «Маленькие дети — маленькие хлопоты, большие дети — большие хлопоты, — думал он. — Вот тебе и тихая пристань!»
— Анне Сергеевне будет очень трудно, — сказал директор.
— Это почему же?
— Преподавательской работы в середине года она не найдет. Ей придется покинуть Москву, значит, рухнут ее планы.
— Это все поправимо, — проговорил Улесов и сел поудобнее. — Я буду помогать ей, пока она не устроится.
— А вы думаете, молодой человек, что Анна Сергеевна примет такую помощь?
— Так у нее же нет выхода! — простодушно сказал Улесов. — Будьте покойны, я сумею ее убедить!
Директор со странным интересом разглядывал Улесова.
— Говорят, товарищ Улесов, что вы передовик производства, отличный физкультурник, на прекрасном счету в комсомольской организации, это все верно?
«Вот оно — начинается!» — отметил про себя Улесов: ему почудилась скрытая угроза в словах директора.
— Давайте завод не трогать, — произнес он холодно, — завод тут ни при чем. — Улесов решил идти в открытую. — И вообще, к чему весь этот разговор? Мне и самому неприятно, что так вышло, но никакой вины я за собой не чувствую. Анна Сергеевна не девочка, она старше меня и сама отвечает за свои поступки.
— Ваша вина в одном, — послышался слабый, ватный голос, — любили вы или не любили, а ваше место было радом с ней…
Мысль ускользнула от Улесова, но зато он понял одно: директор не станет раздувать эту историю и доводить ее до завода.
— Оставим прошлое, — продолжал директор. — Жизнь свела вас с чужой душевной невзгодой, с большой человеческой бедой, а где же ваше сердце, душа? Где ваша ответственность за судьбу человека?
— Ладно, — сказал Улесов и поднялся…
«Чудак!», — с добрым чувством думал Улесов о директоре, быстро шагая к дому учительницы. Теперь, когда он не опасался, что эта неприятная история может ему повредить, ему искренне хотелось помочь Анне Сергеевне. Он от души жалел ее, к тому же его увлекала необычная и благородная роль спасителя. Но было и еще одно, едва ли не главное: ни близость, давшаяся ему так легко, ни кажущаяся безответность Анны Сергеевны не уничтожили странного превосходства учительницы, которое он ощутил еще в первый день. Она никогда не давала ему почувствовать это превосходство, и все равно Улесов его чувствовал. То, на что он больше всего полагался в себе, его жизненная хватка, странно обесценивалось в ее близости. Но сегодня ей придется признать свое поражение…
Улесов легко взбежал по лестнице на пятый этаж. Анна Сергеевна не ждала его, и Улесов впервые довольно долго протомился у входной двери. Эта маленькая заминка как-то странно сбила то победное настроение, с каким он спешил сюда. Знакомо звякнула дверная цепочка.
— Сережа?! — Голос Анны Сергеевны звучал чистой радостью, будто ничего не произошло. На ней был все тот же халатик и серые нарукавники. Видимо, она работала.
Они прошли в комнату, и Улесов увидел, какой работой занималась Анна Сергеевна: она укладывалась.
Книжки в белой обертке были увязаны в аккуратные пачки, на столе стоял раскрытый чемоданчик, на дне его лежала картинка с видом старинного городка, стопки, из которых они пили вино, чашки, из которых они пили чай; рядом с чемоданчиком лежала горка белья. Свежевыглаженное темное платье, в котором Анна Сергеевна ходила в школу, висело на спинке кровати, покрытой серым солдатским одеялом.
Вид этого разора неприятно поразил Улесова. В голову полезли какие-то жалкие, мешающие мысли. Фу, как гадко, как скверно все получилось!..
— Анна Сергеевна, — сказал он глухо. — Вы не должны уезжать. Неправильно это… Беда наша общая, и сладить мы с ней должны вместе.
— Слишком поздно, Сережа… Вместе — надо бы немножко раньше. Тогда все было бы по-другому.
Улесову вспомнились слова директора: «Ваше место было рядом с ней». Лишь сейчас понял Улесов свою вину перед учительницей. Из мальчишеского самолюбия, из боязни огласки и насмешки, из боязни хоть немного осложнить свою жизнь он предал Анну Сергеевну. Никогда бы не случилось того, что сломало ее жизнь, если бы он открыто встал на защиту их дружбы. Люди всегда уважают все настоящее, честное и смелое…
— Ну, не делайте таких глаз, — услышал он голос Анны Сергеевны. — Вы меня совсем не обидели. Я вам так благодарна за наше милое, хорошее… Ну, не надо, дорогой, это же все пройдет, все будет опять хорошо…
Ее маленькие теплые пальцы тихонько коснулись его руки. Она хотела помочь ему справиться с этим, помочь жить дальше, ему, который считал себя сильным, который шел сюда, чтобы спасти ее. Разве нуждается она в помощи? Она споткнулась, правда, но ничего не потеряла в себе, потому что она сильная и чистая. Из ее руки к нему шло нежное, мягкое тепло. Не было ничего в мире надежнее, вернее, прочнее этого тепла.
— Анна Сергеевна, — тихо сказал Улесов. — Анна Сергеевна, вам не надо уезжать, нельзя уезжать… Анна Сергеевна, давайте будем мужем и женой. — Он мучительно покраснел от бедности и неуклюжести этих слов.
— Ну, как же так — без любви? — Она пристально заглянула ему в глаза.
— Вы ж сами сказали, что любите… — пробормотал Улесов.
— Этого мало, Сережа.
Улесов смешался. Сказать, что он тоже любит ее? Так ведь неправда, нешто такая она, любовь?
«Милый, — думала Анна Сергеевна, осторожно гладя плечо Улесова, — ну, узнай, угадай меня, как твое единственное, ведь я нужна тебе, быть может, больше даже, чем ты мне. Ну, загляни в себя поглубже, ты много сегодня понял, сделай еще одно усилие…»
— Разве нам плохо было вместе? — уклончиво проговорил Улесов.
Анна Сергеевна тихо улыбнулась и отошла.
— Не надо больше об этом, Сережа, — сказала она. — В жизни всякое бывает: и хорошее, и плохое, и не знаешь, что человеку труднее — плохое или хорошее. Пожалуй, плохое легче — силы прибавляются, в хорошем и потеряться можно. А за меня не бойтесь, я, как писал Лесков, «на коротких ножках», а такие устойчивы. — Она засмеялась и протянула Улесову руку.
Улесов вышел на улицу. Он был немного смущен, растроган, немного сбит с толку и будто раздосадован, что его порыв пропал впустую, но над всеми этими смутными ощущениями вначале подспудно, а затем открыто и ликующе подымалось радостное чувство освобождения. Он от души был благодарен Анне Сергеевне, что она не приняла его жертвы, не связала по рукам и ногам тяготой чужой судьбы.
Ночная улица лежала перед ним, как дорога в новую жизнь, и Улесов радостно и легко зашагал вперед…
Прошло несколько лет. Маленькая учительница из Мышкина, мелькнувшая как дорожный огонек в юные годы жизни Улесова, вернулась острой, незатихающей болью. Улесов и сам не знал, почему это давнее переживание всплыло в его душе в ином, странном, тоскующем образе. Не то чтобы он испытывал запоздалые угрызения совести или раскаяние, нет, сейчас, через годы, Анна Сергеевна не казалась ему ни обиженной, ни оскорбленной, ничего ущербного не было в этой новой памяти о ней. Все мелкое, жалкое, дурное отшелушилось от воспоминания, осталось что-то горячее, трепетное, летящее, необыкновенное, перед чем меркли другие воспоминания, другие радости, другие переживания его жизни.