Страница 8 из 12
Вскоре о Житкове заговорили вокруг. Книги его стали любимейшими книгами советской детворы. О нем стали рассказывать легенды. Стали рассказывать легенды и о его приходе в литературу: что вот, мол, пришел в редакцию детского издательства никому не известный человек, некто Житков, перепробовавший в жизни десятки профессий: бывший и инженером, и кораблестроителем, и капитаном, и рабочим на заводах, и рыбаком, и учителем, и механиком, и циркачом, и дрессировщиком животных, и чертежником, и изобретателем, и летчиком, и шофером, и т. д. и т. д., исколесивший почти весь мир, рассказал об одном из своих приключений и так пленил всех этим рассказом, что его попросили тут же этот рассказ записать; затем эту запись напечатали, и стал Житков сразу крупным писателем. И что будто все его произведения — это такие записанные им устные рассказы, в которых он сам был в действительности главным героем.
Читатели нашей статьи теперь уже легко отличат в этих легендах правду от вымысла.
И действительно, хотя в рассказах Житкова много автобиографического материала, но далеко не все, рассказанное им от первого лица, относится непосредственно к нему. Кое-что основано на рассказах других людей (Ерохина и др.); в иных случаях, воспользовавшись каким-нибудь эпизодом из своей жизни, Житков отступал в подробностях или в развязке от реального развития событий, когда художественный вымысел давал ему возможность более глубоко подчеркнуть мысль и чувство, положенные в основу рассказа.
Что же отличает Житкова как писателя?
В первые годы Октябрьской революции в русской детской литературе произошел важный принципиальный переворот.
До революции детская литература исчерпывалась определенным кругом тем, которые и преподносились детям в назидательном тоне. Считалось, что для детей можно писать о немногих определенных вещах. Вот почему получалось, что классическими книгами, любимыми детьми, оказывались только некоторые произведения взрослой литературы, первоначально для детей и не предназначавшиеся («Робинзон Крузо», «Гулливер», «Дон Кихот» и др.).
Крупные советские писатели и поэты, в том числе и Житков, создали новую детскую литературу. Они показали, что в детской литературе все дело не в темах (детям нужно рассказывать обо всем!), а в методе (в особенностях рассказа), и предъявили к детской литературе требование быть настоящим большим искусством, независимо от того, в руки какого читателя попадает книга — взрослого или ребенка.
Именно потому, что Житков работал в детской литературе как настоящий большой писатель, он смог писать одновременно и «для взрослых» (для взрослых читателей он написал книгу рассказов «Орлянка», большой двухтомный роман «Виктор Вавич» и ряд других произведений).
Но чтобы воздействовать на юного читателя именно силою искусства, детский писатель должен глубоко понимать особенность детского восприятия мира. Советская литература потребовала от детского писателя внимательного изучения своеобразия детского мышления и форм детского творчества (игры, считалки, загадки, песни, сказки и т. п.).
Крупнейшие наши детские писатели, каждый по-своему, ищут решения этой задачи — создания произведений, близких душевному миру ребенка.
Житкова отличает свое, самобытное понимание специфики детского сознания.
«Вот, — сказал он как-то, — отец приходит домой с работы, устал, садится обедать, недоволен и раздражен, что жена копается и никак не разогреет еду, а тут ребенок еще пристает к нему — расскажи да расскажи сказку. Отец устал, ему лень рассказывать, и вот, чтобы отвязаться, он и скажет скрипучим, скучным голосом:
— Жила-была ворона…
Ребенок уже полон драматического интереса:
— Ну, что же дальше?
— Ну и ничего! Полетела ворона на мост.
Ребенок не унимается:
– Ну-ну, ну-ну, а дальше что?
— Ну и сидит на мосту, сохнет!
— А дальше? Дальше?
– Что дальше? Ну, сохнет — и высохла.
— Ну! Ну!
— Шел мужик и зацепил ее за хвост.
Ребенок уже не дышит от интереса и только треплет отца за полу пиджака.
— Ну и отломил сухой хвост!
— А дальше?
— Ну и взял да и выкинул бесхвостую ворону в реку.
Ребенок — в слезы.
Тут вмешивается жена:
— На минуту на тебя ребенка оставить нельзя. Чем ты довел девочку до слез?
— Да ничем, — это отец в ответ с раздражением, — я ее не доводил. Вот сказал ей только два слова про ворону. Не понимаю, чего она ревет!»
Всегда подчеркивая принципиальное отличие детского сознания от взгляда на мир взрослого человека, Житков, однако, не выносил отношения к детям сверху вниз, отношения к ним как к «пупсикам» с конфетных коробок, ненавидел фальшивую игру в «детскость». Детский взгляд на мир для него — это способность видеть самое главное, это прямое, активное, творческое, безоговорочное отношение к жизни. Подлинно детское для него равно настоящей творческой гениальности. Вот почему для него самое дорогое в человеке — это детское. Свое понимание особенности детского сознания он раскрыл в своей статье «Что нужно взрослым от детской книги». И вот эти важные для него свойства детского отношения к миру (творческое воображение, видение в вещах самого главного, активное отношение к жизни) и отличают его произведения для детей.
«Он всегда, — рассказывает писательница О. Перовская, — был прост, естествен и как-то даже уважителен с детьми.
— Люблю и уважаю их стремление пожить настоящей, красивой, «взрослой» жизнью, — часто говорил Борис Степанович, став уже известным детским писателем. — Марк Твен в своем «Томе Сойере» отлично понял это стремление. Том у него и путешествует, и хранит страшную тайну, и добывает клад, и защищает слабую женщину, и даже женится — все, как полагается порядочному мужчине, без всякого этого сю… сю… сю…»
Он дорожил отношением юного читателя к литературе и с огромным удовлетворением рассказывал эпизод, который свидетельствовал об уважении маленьких читателей к хорошей книге.
Как-то маленький сын писателя В.В. Бианки возвращался поздно вечером домой. Это было в Ленинграде, на Васильевском острове. Уже стемнело. Мальчика остановила уличная компания юных хулиганов. Его схватили, дали несколько тумаков и повели на пустырь к вожаку, от которого ждали распоряжения избить жертву.
— Говори, как фамилия! — начал допрос вожак.
— Бианки.
— Дать гражданину по фамилии… — начал вожак и вдруг оборвал себя: — Бианки, говоришь, фамилия! Это ты написал книгу «Мурзук»?
– Нет, — ответил маленький Бианки, — это не я, а мой отец!
– Ну, ребята, — сказал вожак, — отпустите его. Книжка стоящая!
Вот такое отношение юного читателя к книге, считал Житков, обязывает писателей. И это свое уважение к детям он вложил и в свои произведения. Первые книги его морских рассказов произвели огромное впечатление прежде всего потому, что почти впервые детский писатель так прямо и серьезно заговорил с детьми о жизни, не скрывая ее большой и иногда страшной правды. Море оказалось не «феерически волшебным», а настоящим «злым морем» (так назвал он свою первую книгу рассказов), горьким и соленым, в котором случаются нешуточные, крутые события, часто приносящие несчастье и горе. Все оказалось таким, каким оно бывает в обыкновенной жизни. И вот в этой будничной обстановке и случается важное и неожиданное, в котором и раскрывается характер человека: дрянь и подлец ты или же настоящий человек, в нужную минуту способный и на самопожертвование и на подвиг?.. Не игра в храбрость, а настоящая храбрость, не игра в дружбу, а настоящая дружба. Так в рассказе «Погибель» один из героев, испанец, испугавшийся раз в жизни, умеет заставить себя всегда быть храбрым. Так его друг, увидев, что испанец идет опрометчиво на погибельное дело, становится с ним рядом, потому что знает, что не бросают друга в опасности.
К жизни и ответственности своей перед людьми человек должен относиться честно и серьезно, говорит Житков каждым своим произведением. Старик Салерно (в «Механике Салерно») виноват в гибели парохода, и поэтому он погибает. Его жаль, но это справедливо. (Характерно, что тот действительный человек, которого Житков изобразил в лице Салерно — механик Смолинский, — на самом деле не погиб.) Человечность часто требует жестокости. Прав капитан парохода, выбросивший за борт человека и застреливший другого, чтоб спасти пассажиров. Житков так же требовательно относится и к своему маленькому читателю, и тот всегда чувствует, что и ему также при случае не было бы от Житкова спуску.