Страница 109 из 114
Сэр Пемброуз потянулся к мачете на поясе и тут же остановил себя: мачете не поможет — ему просто не удастся размахнуться как следует.
Рука сжала рукоять ножа и вырвала его из чехла. Сладковатый запах заполнил нос и рот, набился в нёбо. От него невероятно захотелось спать. Веки начали тяжелеть, а глаза закрываться…
— Я убил тебя однажды… — прохрипел охотник, растирая слабость, как подушечного клопа между пальцами. — И убью снова…
Лезвие ножа взрезало лиану и рассекло ее, как какую-то веревку. А за ней еще одну и еще…
Он будто нить за нитью разъединял корсет. Или, скорее, срывал ленты с запакованного подарка, о котором всегда мечтал…
Тварь почувствовала, что кто-то пытается подобраться к ее сердцу. Она разжала пасть, а затем расплела удерживающие дирижабль лозы.
Воздушное судно или, вернее, то, что от него осталось, покачнувшись, повисло над пустырем.
Сэр Пемброуз не обращал на это внимания. Он продолжал исступленно кромсать и резать мешок из лиан. И наконец обрывки зеленых «ребер» твари распались, обнажив сердечный клубень.
Ком в три-четыре фута в диаметре редко, но ритмично пульсировал и этим отдаленно походил на человеческое сердце. По его вязкой поверхности пробегали изумрудные и сапфировые блики и ветвились молнии жилок… Они отразились в глазах сэра Пемброуза.
— Я уже уничтожал тебя… И на Лугау, и до… и после…
В каждом убитом растении на жизненном пути охотника жила его собственная боль, жил его собственный страх, которые он выпускал наружу, изгонял из себя, перерубая очередной стебель.
Мальчик завороженно глядит на мухоловку в горшке на окне… Она алчно поворачивает к нему бутон, она хочет сожрать его, но не может — она слишком маленькая, но будь она чуть больше…
«Она хочет схватить меня, хочет переварить, как муху… но я… не муха…»
Сэр Пемброуз не замечал, как дернулась голова твари, как к нему устремились одновременно все ее лозы.
— Я не муха! — закричал он. — Ты меня не сожрешь! Я не муха! Не муха!
Он ударил ножом. Лезвие прошило клубень, и охотника обдало светящейся зеленой кровью.
Мухоловка заревела.
Но он и этого не заметил. Ненависть и ярость слились в нем в один узел исступления.
— Я не муха! Не муха!
Он продолжал бить ножом. Кровь твари стекала по стеблю и по листьям, капала на землю.
Сердечный клубень перестал сокращаться, но сэра Пемброуза это не остановило.
Он был уже с ног до головы покрыт липкой обжигающей кровью, она заливала его лицо, и лишь два преисполненных безумия, отчаяния и боли глаза сверкали в этой отвратительной маске.
Все существо монстра, от корней и до бутона, изошло дрожью. Пасть исторгла крик, а затем закрылась.
Голова мухоловки дернулась. И на мгновение замерла. А уже в следующий миг наклонилась и провисла. Лозы, утратив силы, опали. Стебель изогнулся в агонии.
— Я… не… муха… — прохрипел сэр Пемброуз
Свечение сердечного клубня погасло. Жизнь окончательно покинула мухоловку. Карниворум Гротум качнулся и начал падать.
Сэр Пемброуз падал вместе с ним…
— Не… муха…
***
— Мама! — раздался неподалеку детский крик. — Мама! Ты где?..
Сержант Кручинс тряхнул головой и очнулся.
Все тело сковывала слабость, отчего хотелось просто опуститься на землю, закрыть глаза и, свернувшись калачиком, забыться. Но уже по-настоящему. Может быть, в этом забытьи снова будет та сладость, которую неведомый добросердечный господин уже почти-почти положил ему на язык?
Сержант интуитивно сплюнул, выругался и почесал подбородок (три его любимых даже не действия, а полноценных вида времяпрепровождения), и только после этого, протерев глаза, осознал себя… в себе. Ощущение это ему традиционно не понравилось: оно напоминало похмелье после знатной попойки в «Колоколе и Шаре», вот только славных воспоминаний о не пропавшей впустую ночи не было, да и компания подобралась, скажем прямо, не ахти.
Со всех сторон стояли люди. Перепуганные, потрясенные, с бледными лицами и пересохшими губами. Они не понимали, где находятся и что происходит.
Кто-то закричал, увидев развороченное мертвое тело, лежащее на земле. Кто-то, опустив голову, пытался разглядеть, что это за вязкая лужа, в которой он стоит.
Вокруг начали звучать вопросы, вот только сержант не был намерен на них отвечать.
В отличие от вырванных из домов и постелей горожан, он все понимал. И был зол. А еще до него почти сразу дошло, что, если эти тупоголовые бестолочи (себя он к ним, впрочем, не причислял) обрели сознание, то тварь мертва. В пользу этого выступало также и то, что жуткое растение больше не возвышалось над пустырем.
— Пайпс! — крикнул он и принялся пробираться через толпу наружу.
Сержант Кручинс умел быстро ориентироваться в ситуации (спасибо миссис Кручинс), и поэтому в его голове тут же принялись вращаться шестеренки на тему того, как обернуть все произошедшее себе на пользу и выцедить из него наибольшую выгоду.
— Расступись! — рявкнул сержант. — Пайпс!
Из толпы раздался ответ:
— Сэр! Я тут!
К сержанту, расталкивая людей, протиснулся констебль Пайпс.
— Пайпс, собирай наших, — негромко велел Кручинс. — Начинайте отгонять дурачин от мухоловки, которую храбро и бесстрашно победила славная габенская полиция.
— Полиция победила? — недоуменно уточнил констебль, и сержант поморщился: видимо, тот все еще был не совсем в себе.
— Разумеется, полиция. А кто же еще? Констебли из Дома-с-синей-крышей под командованием храброго сержанта Кручинса и при особом участии отличившегося старшего констебля Пайпса.
— Хм. Я понял вас, сэр, — усмехнулся Пайпс. — Все будет сделано наилучшим образом.
— Повезло, что здесь нет этих треклятых писак из «Сплетни» — на этот раз они ничего не переврут и правильно укажут настоящих героев Тремпл-Толл.
Констебль кивнул и нырнул в толпу, а сержант Кручинс развернулся и потопал к фургонам. Он уже во всех красках (и речь не только о типографской) представлял себе, как его самого и его людей вскоре начнут прославлять и восхвалять. Наконец полицейские Саквояжни получат то уважение, которого заслуживают. Можно будет даже претендовать на бесплатные обеды и ужины в «Сноттлерс» или даже ни много, ни мало у госпожи Примм. Главное — не тянуть кота за хвост и поскорее присвоить себе победу над мухоловкой, ну а в том, что касается присвоения, констебли Тремпл-Толл собаку съели.
Подобные мысли посетили в тот момент не только сержанта. Один из джентльменов-охотников, господин, считавший себя умнее прочих, вытащил из чехла нож и уже направился было к бутону мухоловки, чтобы завладеть ее языком.
За спиной раздался раздраженный голос главы Клуба:
— Куда это вы собрались, сэр Сайлас? — спросил старик, стащив с лица респиратор — висевшая в воздухе пыльца больше не могла причинить никакого вреда.
— Сэр, я… — замялся охотник, но господин учредитель Клуба его перебил:
— Не стоит, сэр Сайлас. Не пытайтесь омрачить свою репутацию недостойными оправданиями своих недостойных желаний совершить недостойный поступок. Трофеи получает убийца. У нас в Клубе пари выигрывают честно.
— Да, сэр. — Охотник потупился.
— Лучше помогите нашим людям. Нужно сообщить в Больницу Странных Болезней.
Охотник спрятал нож и отправился исполнять поручения, а сэр Бреккенфорт угрюмо опустил голову, глядя на своего помощника — парень лежал ничком, вокруг его головы растеклась кровавая лужа.
— Плохой день. Очень плохой день… — с грустью проговорил глава Клуба охотников-путешественников, подойдя к столику с варителем и взяв чашку. — Мы плохо себя проявили. Мартин погиб. Еще и чай остыл…
К старику подбежал какой-то мальчик.
— Мама! Вы не видели мою маму?!
— Боюсь, что нет, парень, — погрузившись в мысли, ответил сэр Брэккенфорт. — Продолжай поиски. Ищи. Никогда не останавливайся… никогда…
Мальчик растерянно посмотрел на него, а затем бросился бежать к стоящим в некотором отдалении людям. Кто-то плакал, кто-то стонал, но большинство все еще пребывали в вызванном пыльцой дурмане.