Во власти шторма

Какого хрена, люди, с которыми я ни разу в жизни даже не виделся, устроили в моей жизни землетрясение? Ломают всё, крушат мои планы, разрывают меня на части, как кусок мяса. Не много ли они на себя берут? А Алька? Двумя фразами сломала мне хребет и сбросила с обрыва. А я был уверен, что я для неё самый-самый. Вечером приедет, осчастливит предков прекрасной новостью, а я буду подыхать, и терпеть эту обрушившуюся так внезапно дикую, давящую душераздирающую боль. Вывезти бы…

Болевой шок постепенно тухнет. Нет, он не уходит, он трансформируется в злость, ярость. Мне хочется кого-то разнести, убить, уничтожить. Завожу машину, еду. Ускоряюсь, набираю скорость, дышать тяжело, за грудиной учащённо долбит сердце. Как же хреново, нестерпимо, тошно.

Приезжаю в спорткомплекс, поднимаюсь к боксёрскому залу. Проходя мимо тренерской, слышу за дверью признаки жизни, Иваныч на месте. Прохожу дальше, зал открыт, пусто, никого пока нет. Иду к дальней груше, не надевая перчаток, бью, ещё бью, вкладываю всю свою злость в силу ударов, представляю Папашу Грановской, срываюсь, первую серию ударов груша держит стоически, а потом начинается агония. Я херачу её непрерывно, не жалея сил, цепь, на которой она подвешена, лязгает, груша отлетает попеременно в разные стороны, я выплескиваю весь свой гнев, раздражение и горечь.

Не представляю, сколько проходит времени. Когда сил больше нет, а костяшки пальцев сбитые и красные, горят жаром, отхожу и сажусь на маты под ринг, прислоняюсь спиной. Замечаю в дверном проёме Иваныча. Не знаю, как долго он здесь. Он подходит и садится рядом, даёт мне бутылку воды. Пью.

— У тебя что-то случилось?

— Случилось.

— Видимо, что-то серьезное, давно я тебя таким не видел.

Я молчу, киваю, обессилено опустив голову, я даже не знаю, как облачить в слова то, что чувствую.

— Опять что-то с отцом?

— Хуже.

— Что может быть хуже? Кто-то умер?

— Я умер…

— Мертвые так руками не машут, Влад, — кладёт мне руку на плечо — можешь не рассказывать, если не хочешь. Но я знаю точно, что ты в своей жизни всякое прошёл и не сломался, и сейчас выплывешь, парень.

— Выплыву, Иваныч… Только куда? И зачем?…

— Ты что влюбился?

Тренер всегда был нашим авторитетом, мы все равнялись на него. Не человек — глыба. Всегда, даже в самую трудную минуту, знал что сказать, как поддержать, когда дать пинка под зад. Когда не стало деда, он единственный человек, с которым я по-мальчишески делился. Он знал, про то, как мне живётся с отцом, что творится в моей семье. Во многом благодаря ему, я стал тем, кем являюсь сейчас. Когда у бабушки Шаталова не было денег купить новые перчатки, вместо разорванных старых, он покупал за свои деньги, а нам говорил, что остались от старых учеников. Он мне был роднее, чем отец, всегда чувствовал перемены в моём настроении. Вот и сейчас сходу всё понял, как так бывает?

— Влюбился, — улыбаюсь невесело, растираю сбитые воспаленные костяшки.

— Изменила?

Машу головой.

— Ушла.

Мы молчим, тишину нарушает только топот детских ног на верхнем этаже. Кажется, там зал гимнастики.

— Самое смешное, что она ещё девчонка, у нас десять лет разницы, а загнала меня в угол так, что не дохнуть, не выдохнуть. Её родители когда-то давно имели опыт пострадать от дел моего отца, и просто-напросто запретили ей со мной встречаться.

— А может, просто не сильно любила?

Вздыхаю.

— Может быть…

— А у меня Маша заболела раком.

Мозг простреливает током. Смотрю на него в полном шоке.

— Почему не сказали, Иваныч? Может, лечение какое-то нужно?

— Нет, Влад. Ничего уже не сделать, поздно выявили, опухоль неоперабельная. Дочка приехала, ухаживает сейчас за ней.

— Как же так? Давайте в Израиль попробуем.

— Врачи дали ей максимум два месяца, уже метастазы повсюду…Если можешь, найди через кого купить лекарство, чтобы обезболить. Собирал кучу справок, заседал консилиум, то, что решили дать почти не помогает.

Поднимаюсь, ноги подкашиваются, что тут сказать? Как поддержать? Жалко его, и Марию Константиновну жалко, хорошая женщина, жестокая штука жизнь.

— Найду, Иваныч. Привезу, как только достану.

— Спасибо, Влад.

— Звоните, если ещё что-то нужно, мы же не чужие.

Он кивает, так и остается сидеть под рингом. Я выхожу, набираю в грудь воздуха и понимаю, что нет, наверное, ничего, что выше человеческих сил, нам не оставляют выбора, всё обязаны вытерпеть.

По дороге договариваюсь на завтра за препарат, скидываю полную оплату вперёд, приезжаю в «Якорь», на автомате поднимаюсь на свой этаж и натыкаюсь на ремонт. Твою мать! Забыл совсем. В пустых комнатах туда-сюда снуют с десяток рабочих, на полу повсюду краски, валики, ведра, стоят деревянные козлы. Полный хаос, прямо как у меня в голове.

Спускаюсь в кабинет, проходя холл, кидаю Яне отменить сегодняшнюю встречу, закрываюсь изнутри и просто заваливаюсь на кожаный диван.

Что дальше? На автомате выполнять повседневные действия, делать вид, что всё нормально? Жить, как было до неё? Смогу ли? Вряд ли,…даже если вернуть прежний образ жизни, я никогда не буду прежним. В моём механизме повредилось что-то важное, остановились жизнеобеспечивающие процессы, сел аккумулятор.

«Влад, я тебя очень люблю, я никогда никого не смогу так полюбить. Не знаю, как буду существовать дальше и где взять силы вынести всё это, но я не могу их предать. Прости…».

Что же ты наделала, девочка? Сжимаю кулаки, и глушу в себе все, по новой нахлынувшие, эмоции, чтобы не взорваться и не разораться от боли.

Глава 22

Алина

Вторая неделя дома проходит как год, моя депрессия незаметно перешла в апатию. Сначала мне хотелось просто не свихнуться, не послать всё к чёрту, не помчаться назад к Владу и остаться с ним. Потом я начала осознавать, что сама закрыла эту дверь, и он может сделать так же. Однажды я встала утром с желанием ещё раз поговорить с мамой и умолять её переубедить папу, рассказать какие замечательные были у нас отношения, как он спас меня от насильников. Но мама обрубила меня, как только я вошла на кухню.

— Алина, что ты такая бледная? Ты случайно не беременна?

Выдыхаю, наливаю себе растворимый кофе.

— Не беременна.

— Ты уверена? Может, стоит сходить к врачу?

— Я уверена, мам.

Не хочу ей говорить, что какого-то черта до сих пор принимаю таблетки, хотя уже и без надобности.

— Я вчера убиралась. У тебя на полке стояла какая-то металлическая коробка из-под конфет. Задела её случайно, она упала, а из неё выпал какой-то кораблик. Откуда он у нас взялся, не знаешь? Я хотела выбросить, а потом решила спросить.

Мои глаза расширяются, кровь приливает в голову, я срываюсь бегу в комнату, дрожащими руками тяну с полки коробку, открываю — на месте. Вынимаю, рассматриваю, кладу обратно, закрываю крышку, прижимаю к себе коробку и плачу. Горькие слезы неконтролируемо катятся по щекам, падают на руки. Мне так горько и невыносимо мучительно, воспоминания о том, как он показывал мне кабинет, разрывают душу на части, и я загибаюсь от приступа отчаяния.

Мама недоуменно смотрит на меня, я не заметила, что она зашла за мной.

— Это какой-то важный сувенир? Почему ты плачешь Алина?

— Это подарок. Не вздумай никогда его выбросить.

— Чей подарок?

— Влада.

Она ошарашено смотрит, у неё что-то не стыкуется в голове. Не может поверить, что он может такое подарить.

— Дочка, ну хватит уже убиваться, — подсаживается — ты же не маленькая, понимаешь ведь, что, всё равно, ничего бы хорошего из этого романа не вышло. Рано или поздно, он наигрался бы и бросил тебя. И тогда тебе было бы в разы хуже.

— Мам, я хочу побыть одна,… пожалуйста.

Она вздыхает, выходит из комнаты, а я отпускаю себя, слишком долго запрещала думать себе о нём, и прокручиваю все наши самые приятные моменты. За что со мной всё это? Я просто хотела быть счастливой, но, видимо, счастье не в курсе, что я о нём мечтала.