Страница 4 из 8
Таким образом «Пепел» представляет собой как бы отрицание того пути, которым шел Белый в раннем творчестве. Соловьевская мистика в «Пепле» отброшена, и ее место заступило открывшееся Белому реальное лицо русской жизни. Поэт с ужасом смотрит на выросший перед ним «бред капиталистической культуры». Спасения он ищет в бегстве к народу.
К какому народу?! «Страдающий пролетарий» для Белого и сам — жертва наступившей реакции, революция разбита, город — во власти глухой эпохи. И Белый «бежит» из города в «природу», в «просторы» российской деревни (см. у него «Я просторов рыдающий сторож», а также тему бегства в «Пепле»). «Темы „Пепла“, — говорит Белый в мемуарах, — мое бегство из города в виде всклокоченного бродяги, грозящего кулаком городам, или воспевание каторжника; этот каторжник — я… Тема бегства в поля от всех и вся стоит надо всей поэзией „Пепла“ или эпохой 1904–1908 годов… и кончается эта лирика тоски и убега, уже в 1908 году, угрозами по адресу праздно болтающих:
«Пепел» и раскрывает историю этого бегства от капиталистической культуры к природе, в деревню. Спасение в народе — такова исходная тема «Пепла».
(Не следует, конечно, видеть в этом «бегстве» прямой биографический смысл. В это именно время А. Белый уехал в большое заграничное путешествие и долго жил, в 1906 году, в Мюнхене и Париже, где и написал большую часть стихов «Пепла».)
С этим принципиальным обращением Белого к деревне и к деревенской культуре связаны и те новые искания стиля, которые отличают «Пепел». Для стиля «Пепла» характерно обращение к народной культуре и использование фольклорных форм поэзии.
Этим объясняется и введение в «Пепел» форм народной песни (Камаринской и др.). Обращение к народной поэзии сказалось в «Пепле» и в резкой демократизации словаря и быта, в появлении ряда выражений крестьянского просторечия.
Наконец, новое стилевое своеобразие «Пепла», связанное с фольклорными формами гражданской поэзии Некрасова, привело и к дальнейшему раскрепощению стиха, ритма, рифмы. Появляются рифмы, которые впоследствии получили такое широкое применение в стихе Маяковского (см. в «Пепле» рифмы вроде «столицу — виселицу» и т. п.). В стихотворениях, построенных на ритмах русских плясок, Белый впервые применил прием фонетической записи интонации, впоследствии широко применявшийся футуристами (особенно Маяковским). Ср., например, в «Веселии на Руси»:
Важно отметить, что в этом использовании интонации фольклорной поэзии как бы предвосхищены отдельные стихи из «Двенадцати» Блока (ср. у Блока: «Эх! Позабавиться не грех!» и т. п.).
Что же видит в деревне Белый?!
«Просторы голодных губерний», «купца» (во 2-м издании — «кулака»), пытающегося купить девушку и убивающего любимого ею паренька (стихотворения «Купец» и «Предчувствие»), мать, выдающую дочь за гнилого урода-паука (символ России в эпоху реакции), наконец, мертвость собственной жизни (стихи о себе как о мертвеце) и кругом страшное, непроходимое горе, в котором безнадежно завяз человек-«горемыка». Русская деревня эпохи реакции оказалась для Белого ничуть не радостней города. Страшные кабаки и столыпинская кулацкая удавка так же господствовали и в деревне, как и в городе. Всё в России оказывалось отмечено единством страдания. И носителем этого русского страдания Белый представляет в своей книге ее лирического героя. Об этом стремлении Белого в эти годы представительствовать все русское народное страдание зло писал в своем оскорбительном письме — разрыве отношений — в 1907 году Белому А. Блок: «Ваши хвастливые печатные и письменные заявления о том, что вы только один на всем свете „страдаете“, и никто, кроме вас, не умеет страдать» и т. п.[5] См. также наивное стремление Белого в мемуарах доказать, что он в эти годы страдал «больше Блоков», о чем-де свидетельствует «ведро гнилой крови, выпущенной из него хирургом в Париже».
Сквозь этот пессимизм «Пепла» у Белого проходит и тема возможной в будущем для России лучшей доли. Белый верит в лучшее будущее России. С этой верой в будущее России у Белого связана и тема возможного личного возрождения. См., например, заключительные стихи одного из лучших стихотворений Белого: «Друзьям». В статье 1905 года, открывающей книгу «Луг зеленый» (1910), Белый писал: «Верю в Россию: Она — будет! Мы — будем! Будут люди. Будут новые времена».
В образе гоголевской уснувшей Катерины из «Страшной мести» он символизирует Россию, а наступившую эпоху торжества капиталистической культуры уподобляет зловещему колдуну. Об этой статье Белого Блок писал ему 2 октября 1905 года: «Более близкого, чем у тебя о пани Катерине, мне нет ничего». Этот образ России и колдуна Блок использовал в стихотворении 1906 года «Русь» («с мутным взором колдуна») и затем (как мне подсказал И. Г. Ямпольский) гораздо более отчетливо в «Возмездии»:
(Ср. в «Луге зеленом»: «колдун, отравляющий… душу России».)
Конечно, за всеми представлениями Белого, отразившимися в «Пепле», стояло его идеалистическое мировоззрение и идеалистическое же представление о народном характере, но существенно, что сочувствие революции и отрицание эпохи реакции в такой степени определили его работу как поэта, что в «Пепле» его религиозно-мистические искания почти не получили отражения.
Однако не следует рассматривать «Пепел» вне связи со всем кругом идейных исканий Белого эпохи 1904–1910 годов. «Пепел» характеризует только одну сторону интересов Белого.
В 1904 году начал выходить, руководимый Брюсовым, журнал «Весы» — теоретический орган русского символизма. До самого закрытия «Весов» (1909) Белый выступал одним из основных полемистов и теоретиков журнала, «поливая всех противников картечью» (слова Блока о Белом).
Впоследствии, в своем однотомнике 1922 года, Белый вспоминал с лирической иронией о своей деятельности в эпоху реакции:
Во всей журнальной полемике Белого, во всем круге проблем, которым посвящены его статьи, собранные им впоследствии в книги: «Луг зеленый» (1910), «Арабески» (1911) и «Символизм» (1911), находила выражение его работа над построением мировоззрения символизма. Он с головой погружается в изучение разнообразной теоретической литературы, изучает философию, социологию, естествознание и т. д., стремясь достигнуть энциклопедического охвата современной культуры.
5
«Литературное наследство», 1937, № 27–28, стр. 385.