Голова тигра

Генрих закончил институт и стал работать на предприятии своего отца.

Вскоре, в 1940 году, в Латвии, как и в Литве, и Эстонии, была восстановлена Советская власть. Генриху было тогда, да и сейчас, странно, что отец не очень сокрушался по поводу конфискации своего небольшого предприятия. Был даже доволен тем, что ему разрешили работать там же по своей специальности. Конечно, ему было жаль, что хозяйство сгорело во время войны. Войну он ненавидел и говорил, что если немцы выиграют эту войну, то они из Латвии не уйдут и Родина свободной не будет...

Осенью 1940 года к ним в дом заехал Фердинанд. Это было очень неожиданно. Он был в какой-то полувоенной форме. Фердинанд рассказал и о своем пребывании в Германии, и о том, с каким заданием он приехал в Ригу. Оказалось, что Гитлер приказал всем немецким подданным немедленно покинуть пределы Прибалтики и переехать на постоянное жительство в Германию. В составе приехавшей группы немецких чиновников, занимавшихся вопросами репатриации, оказался и Фердинанд.

Осенью того же года Генрих провожал в Германию семью Штокманов и свою любовь — Эльзу. Они стояли на берегу Даугавы на пароходной пристани. Эльза плакала, тяжело было и Генриху. К ним подошел Фердинанд. Он нарочито бодрым голосом стал их успокаивать и тут же, обращаясь к Генриху, сказал:

— Генрих, не печалься. Не все у вас потеряно. Наступит время, и вам опять представится возможность быть вместе.

Генрих непонимающе посмотрел на Фердинанда, но тот коротко добавил:

— Верь мне. Вы расстаетесь не навсегда. Тебе и Эльзе только следует переждать некоторое время и, главное, сохранить свои чувства.

Генрих стоял на пристани и смотрел вслед удаляющемуся пароходу, увозившему дорогую ему Эльзу.

Вспомнились Генриху военные годы, оккупация Латвии немецкими войсками. У него теплилась надежда на то, что вновь появится в Риге Фердинанд, но его не было. Генрих даже пытался узнать точный адрес семьи Штокманов и написать письмо Эльзе, но из этого ничего не получилось.

Шли годы, но чувство его к Эльзе не проходило, он жил, не теряя надежды на встречу с нею, хотя и не мог реально представить, как это может произойти.

И вот встреча произошла. Правда, не с Эльзой, а с ее братом Фердинандом. Случилось это в день Лиго[3].

На краю поселка у березовой рощи ярко пылал костер. Вокруг него собрались почти все местные жители, многие были в национальных костюмах. Водили хоровод, пели старинные песни. Ребята посмелее, разбежавшись, прыгали через костер, вызывая возгласы испуга и одобрения. Все, кто носил имя Ян, были украшены венками из дубовых листьев.

Время шло к вечеру. Генрих в одиночестве стоял у высокой березы и наблюдал за хороводом девушек. В это время он заметил, что от крайнего дома поселка к костру направляется незнакомый человек. Когда он подошел ближе, Генрих рассмотрел его подробнее: подчеркнуто изысканный костюм, берет на голове, дымчатые очки, рыжеватые усы, холеная бородка, красивая трость. «Видимо, иностранец», — подумал Генрих.

Неизвестный приблизился к костру, а затем медленно стал обходить гуляющих, внимательно всматриваясь в лица мужчин. Было видно, что он кого-то ищет. Потом, посмотрев в его сторону, быстро направился к нему...

Да. Трудно было узнать старого приятеля Фердинанда в этом «денди», а это был он.

В ту радостную встречу Фердинанд торопился вернуться в город. Он только кратко рассказал, что вся семья его, а главное Эльза, живы, здоровы, живут в Мюнхене. Что он всю войну провел в Швеции в качестве сотрудника немецкой торговой фирмы. После войны он там же устроился на предприятие по строительству мельничных комбинатов. А сейчас с группой специалистов по заказу Советского правительства участвует в строительстве мелькомбината на территории Латвии, возглавляя монтаж электродвигателей.

Садясь в поджидавшее его такси, Фердинанд дал свой адрес, и они условились встретиться в ближайшее воскресенье.

Жил Фердинанд тогда в гостинице «Вентспилс», занимал небольшой со всеми удобствами номер.

Во время второй встречи Фердинанд уже более подробно рассказал ему о годах, прошедших с момента их расставания в Рижском речном порту осенью 1940 года.

Волнение и радость принесло Эглиту сообщение о том, что Эльза жива, здорова, преподает в гимназии, еще не замужем, но что к ней сватается их дальний родственник. Видимо, заметив тревогу в его глазах, Фердинанд засмеялся и сказал:

— Не тревожься, я уже послал Эльзе телеграмму и сообщил, что разыскал тебя. — Тогда же он предложил: — Пиши, друг Генрих, письмо Эльзе. Я на днях по делам еду в Стокгольм, а оттуда на неделю в Мюнхен, потом — обратно в Ригу.

Написал он тогда письмо Эльзе, и ответ от нее привез Фердинанд. И снова луч надежды засиял перед ним...

За окном послышались шаги, затем тихий стук в раму и негромкий голос Яна:

— Генрих! Генрих! Вставать пора.

Генрих встал с постели и подошел к окну.

— Спасибо, Янис. Я не сплю.

— А здоровье как?

— Спасибо. Лучше. Я скоро выйду.

Глава 16

— Что у вас случилось? — войдя в кабинет Пешехонова, спросил Виктор Иванович. Но тот не только не слышал вопроса, но даже не заметил вошедшего. Он сидел вполоборота к двери и, крепко прижав к уху трубку телефона и закрыв глаза, напряженно слушал. Прокурор тихо подошел к приставному столу и сел сбоку от Пешехонова.

— Слушаю! Слушаю! Говорите! — время от времени кричал в трубку Пешехонов и еще плотнее прижимал ее к уху. Виктор Иванович внимательно посмотрел на лицо Пешехонова и даже удивился, как изменилось оно за столь короткое время: какой-то сероватый оттенок, мешки под глазами, резко обозначились морщины. Было заметно, как дрожит рука с зажатой в ней трубкой.

«Устал, видно, очень, — заботливо думал он. — Стареем, друг. Хотя до старости еще далеко. Мне пятьдесят, а ты годика на три моложе меня... Все это война, война. Это она прибавила нам годочков, поубавила силы, разукрасила лицо морщинами и побелила головы...»

— Хорошо! Буду ждать звонка! Нет! Нет! Все время буду ждать! Звоните!

Только положив трубку на место, Пешехонов заметил Виктора Ивановича и даже вздрогнул от неожиданности.

— Вот запарился. Даже начальство перестал замечать. Ну, выкладывай, что там стряслось?

Пешехонов энергично потер ладонями лицо.

— Не успели мы арестовать Путну, — устало произнес он.

— Неужели сбежал?

— Нет, по-видимому, убийство, и совершено оно совсем незадолго до того, как мы, не разыскав Путну, вскрыли его квартиру, где и обнаружили его труп. Убийца очень торопился и не успел уничтожить свои следы: отпечатки пальцев оставлены им и на фужере, и на подоконнике.

— И вы подозреваете, конечно, Эглита?

— Да! Пока только его...

С места происшествия Фалина с работником милиции я на своей машине отправил в поселок, где постоянно живет Эглит, для его задержания. Но оказывается, что со вчерашнего дня Эглит находится на товарном складе сплавной конторы — это километров в сорока от поселка. Фалин решил выехать на склад, но испортилась машина. Сейчас ее ремонтируют. Я дал указание Фалину доставить Эглита сюда. Здесь мы сравним отпечатки его пальцев. Если они сойдутся с теми, что оставлены неизвестным в квартире Путны, мы арестуем Эглита.

— Чем отравлен Путна?

— Вскрытие недавно начали. Химический анализ будет сделан позднее. Но Арсений Владимирович высказал предположение, что использована синильная кислота.

«Крепко связывает совместный грех», — опять пришло на память Виктору Ивановичу. Он задал еще несколько вопросов и, уходя, сказал:

— Устал ты здорово, и уйти нельзя. Может быть, ты приляжешь на диван и поспишь пару часов? А у телефона посади дежурного. — Но Пешехонов только отрицательно мотнул головой. — Ну, хорошо. Я сейчас скажу секретарю, чтобы она сварила и принесла тебе крепкий кофе.

— Вот это отлично будет, — согласился Пешехонов, и опять потянулся к телефону...

3

Лиго — Иванов день, латышский народный праздник.