Страница 56 из 67
– И давно ты куришь? – меланхолично уточняет Катерина, поглядывая мельком на экран телефона.
Вопрос явно не ко мне.
– С семнадцати. Был в завязке, – Лисицын говорит коротко, скупо, но складывается ощущение будто он давится словами. Хочет сказать больше, но с трудом удерживает свой словесный поток.
– Это все с чем ты развязался, я надеюсь? – тон Кати становится строже и жестче.
Яростный приступ ревнивого бешенства сводит меня от копчика и до лодыжек.
После разрыва со мной она даже и не думала так со мной говорить. Хотя, строго говоря, я ведь сам избегал любой возможности разговора! И виноват-то сам во всем, но… Бесит все равно.
Мне-то даже после безумной ночи в стрип-клубе для девочек не досталось ничего такого. Не здоровалась, не замечала, полностью игнорировала мое существование. Будто и не целовала меня моя девочка! Будто и не кусалась словно голодная львица! будто и не извивалась в моих руках как загнанная в ловушку змея…
Да что же я туплю-то так бездарно?
– Катя-Катерина, солнечный мой свет, – мурлычу поднимаясь по ступенькам к ней поближе, – неужели для меня у тебя привета нет?
Нету.
Только острый взгляд проходится по моему лицу, выражая все скептичное отношение к моим поэтическим данным.
– А у меня для тебя есть, – улыбаюсь широко, и протягиваю ей вперед коробку.
Катя смотрит на неё как будто я ей пытаюсь всучить букет из лягушек.
– Мне не нужны от тебя подарки, – наконец ровно отрезает моя девочка, – все что мне нужно – я сама себе в силах приобрести.
– Знаю, – пожимаю плечами беззаботно, – и я понимаю, что у тебя вероятно уже другая техника, но… Кто-то мне говорил что этот ноут тебе от отца остался. Точно не хочешь его забрать?
Чертов Лисицын! Он раскашлялся с отвычки, а я потерял целую секунду зрелища глаз моей прекрасной девочки. Не успел заметить, как отвращение в них сменилось величайшей степенью недоверия.
Впрочем, какая разница?
Ведь теперь она нетерпеливо выхватывает у меня из рук коробку, и схлестывается с упаковочным скотчем в неравной борьбе. Путается с пленкой. Оборачивается и смотрит на меня огромными удивленными глазами.
– Ты его сохранил?
– Ну, не только его, – пожимаю плечами и киваю на почти опустевший грузовой фургон с вещами, – все что оставалось в общежитии.
Интересно, у неё и три года назад был такой взгляд? Испытующий, недоверчивый, но такой выразительный. От такого взгляда поневоле становится горько, и голову в песок хочется спрятать. Хотя какая разница? Главное же, что все-таки смотрит. На меня! Так мне и надо – почувствовать себя мальчишкой, спохватившимся Павликом Морозовым, что пришел к преданному отцу на свидание, и отчаянно хочет чтобы с ним наконец заговорили…
– Екатерина, это вы? Сладкую жизнь заказывали?
Бодрый голос курьера в ярко-фиолетовой ветровке и рыжими кудрями на всю башку – вот мой набат. Звук, после которого эта темная тень в глазах Катерины истаивает и личико её приобретает более формальное выражение. И даже отворачивается от меня.
– Ну наконец-то! Я вас час назад ждала!
– Простите, пробки! – нахально врет пацан, старательно делая вид, что электросамокат рядом с ним – вообще не его, и так, мимо проезжал.
– Пробки, ага, – Катя недовольно морщится, – а у меня дома пятеро голодных малявок торт требуют.
Торт? Пятеро?
Мозг мой складывает эти два факта в одну картинку мгновенно.
– У Карамельки день рождения?
Снова этот взгляд. Уже не тот кислотный, прожигающий насквозь, требующий немедленно раствориться и никогда не появляться у этой девочки на пути. Другой. Острый, прямой, усталый.
В духе: “Ну чего ты хочешь, Ройх, когда уже ты оставишь нас в покое…”
Ни за что и никогда – вот единственный ответ, который я готов ей дать.
Она не отвечает, всего лишь одной рукой расписывается за торт и картонку с ним ставят прямо на коробку с ноутбуком.
– Давай я помогу! – неожиданно покашливает Лисицын и аккуратно перехватывает ноутбук. Катя, чуть помедлив, все-таки решает не рисковать своей жизнью и забирает себе коробку от кондитера.
Эй, щенок, это что еще за фокусы! Ты же сам слился! Какого хрена?
Почему-то мне не нравится мысль, что эти двое сейчас останутся наедине. Не дай бог еще и помирятся, голубки?
Спонтанный план рождается за несколько секунд лихорадочного обозревания моих багажных “укреплений”. Глаза каким-то чудом умудряются разглядеть в груде сложенных сумок одну, помеченную лентой того же цвета, что и скотч на коробке с ноутом. Руки – выдирают её быстрее, чем я успеваю прикинуть, насколько уязвима вся эта груда, и что именно упадет мне на голову, если я вдруг выдерну часть основания этой дивной сумочной пирамиды.
Неожиданно крепко матюгнувшись рядом со мной материализуется тот самый, до прекрасного молчаливый таджик и ловит чемодан, который попытался тюкнуть меня ручкой по голове. Чудесно!
А далее – дело чистой скорости рвануть к подъезду, влететь в него как заполошный заяц и втиснуться в кабину лифта в самую последнюю секунду пролетев между створок.
Ну и что, что детский сад?
Детский сад, зато какая у Лисицина тут же рожа кислая становится!
Катя тоже морщится, но к моему успокоению, она и на Кирилла своего косится без удовольствия.
Зря он все-таки надеется на что-то. Эта девочка не умеет прощать. Я это знаю, но это меня сейчас совершенно не останавливает.
– Я нашел сумку с твоими вещами, – приподнимаю оную на полусогнутой руке, – решил тоже помочь донести, чтобы не терять времени.
– Спасибо, – бесцветно откликается Катя, и наверное Гитлера она поприветствовала бы с большей доброжелательностью, – мои старые джинсы ты тоже сохранил? Зачем? Наверняка же уже обмалели.
– Думаешь? – не отказываю себе в удовольствии скользнуть по точеной её фигурке глазами, – да нет же, ты же совершенно не поправилась, девочка. И потом, вдруг у тебя там тоже что-то памятное? Да чтоб тебя!
Криворукий Лисицын то ли от злости, что со мной все-таки заговорили, то ли в принципе от того, что ловкость не его сильная сторона внезапно резко дергается, скрючивается и конечно же роняет коробку с ноутбуком. Да как, углом вниз…
Понятия не имею, как я успеваю её перехватить свободной рукой. Нео и тот не справился бы лучше. Правда при этом я умудряюсь еще и локтем от души об стенку лифта приложиться, но все-таки – я ловлю. Стою в неловкой позе пару секунд, потом выпрямляюсь и прохожусь по лицу соперника кипучим взглядом.
– Тебя случайно в детстве головкой вниз не роняли, мальчик?
– Нет! – и в лице и в тоне Лисицына мне мерещится досада. Так бесится, тому что я внезапно проявил себя сноровистей его? Все-таки, за с Катей он увязался не зря, а значит – и я не зря!
Двери лифта разъезжаются. Я перехватываю коробку поудобнее и выгребаюсь из лифта первым, раз уж ближе всех к этим дверям стоял.
Слышу за спиной неуверенный голос Лисицына.
– Может быть мне посмотреть, в порядке ли ноут? Им ведь не полезны такие встряски, даже если ударов не было. А ты знаешь, я могу разобраться.
Я разворачиваюсь к лифту резко, почти как сорванный предохранитель резко перехожу в боевой режим.
Шел бы этот мальчишка, со своими разборками…
– В этом нет никакой необходимости, Кирилл, – спокойный голос Кати неожиданно охлаждает мой пыл, – со своими вещами я могу разобраться самостоятельно.
– Но, я думал мы поговорим о нас… – Лисицын отчаянно пытается цепляться за соломинку, швыряет на стол последний свой козырь – личный мотив.
Вот только в Катином лице не дрогает ни единый мускул от этой его откровенности.
– Об этом сейчас уже слишком поздно разговаривать, – спокойно отрезает она, – мне остается только надеяться, что ты не пытался норочно сломать единственную вещь, что мне от отца осталась ради бессмысленной попытки реабилитации.
– Нет, конечно нет! – Лисицын отвечает торопливо. Пожалуй, даже слишком торопливо. Я бы после этого его подозревать не перестал.