Страница 5 из 14
За столиком у противоположной от нас стены с хмурым видом сидела ярко накрашенная блондинка. Она уныло потягивала джин-тоник из алюминиевой баночки. На вид ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Девица глядела на мир так, словно за ней тянулся шлейф, сотканный из долгих лет скитаний. Она с потаенной надеждой уставилась на нас, когда мы вошли, и завздыхала. Баночка джин-тоника наверняка была куплена на последние деньги.
Вскоре Алена принесла привычный заказ: по бокалу пива и пакетику сухариков. Застыла в ожидании указаний. Цыган заулыбался и о чем-то с ней заговорил. Серега машинально пальцем поправил сползшие на кончик носа очки и схватился за бокал с пивом. Сашка крепкими зубами открывал тугие шуршащие пакеты с сухариками. Новая волна немого отвращения к себе и своему замкнутому кругу захлестнула меня.
Я не выдержал и заказал бутылку водки, пару свежих огурцов и коляску сырокопченой колбасы, несколько кусочков черного хлеба и плавленый сырок. Алена удивленно выгнула бровь, но ушла выполнять заказ. Выпив, мы разговорились. Каждый делился прожитым за неделю. Длинный рассказывал о службе. Он служил вольнонаемным, охранял военную базу, склады с боеприпасами. После службы в армии он перепробовал несколько профессий, но лучше этой работы не нашел.
Цыган без умолку болтал о подрастающем трехмесячном сынишке и заранее приглашал нас на его очередной день рождения, которые отмечал каждый месяц. Серега переживал по поводу своих отношений с очередной любимой женщиной. Я же почти все время молчал, наблюдал за друзьями и вполуха слушал, о чем они говорят. Иногда брал наполненный стаканчик, выслушивал тост и машинально опрокидывал в себя казавшуюся безвкусной водку. Вскоре бокалы опустели. Из табачного дыма выросла Алена и ловко заменила их наполненными. Парни засобирались на улицу, покурить.
– Я не пойду…
Они не возражали. Друзья вышли на свежий воздух, оставив меня одного.
105
Множество мыслей полезло в голову.
– Не помешаю?
Я недовольно обернулся. Возле моего стула стояла девица из-за соседнего столика. На ее губах играла фальшивая, вымученная и до омерзения неестественная улыбка. В руках она сжимала все ту же несчастную банку с джином-тоником. Я снова отметил темные круги под ее глазами, неряшливо, словно наспех замазанные толстым слоем тонального крема.
– Можно присесть?
– Пожалуйста, – равнодушно кивнул я.
Девица уселась на стул Длинного. Закинула ногу на ногу и сунула в рот торчавшую из баночки соломинку. Она была в мини-юбке и вела себя довольно раскованно. Без колготок, в «естестве» ее ноги показались мне некрасивыми. Взгляд невольно задержался на болезненных сине-красных паутинках вспухших прожилок, опутавших ее ноги чуть ниже коленей. Наверное, варикозное расширение вен, начальная стадия. Болезнь, о которой она, возможно, еще даже не подозревает.
Единственная ли из ее болезней?
Девица улыбнулась:
– Выпьем? Угостишь меня? Я водку пью.
– Боюсь, что нет, не угощу.
Она капризно сложила губы.
– Почему? Я люблю водку.
Я посмотрел на нее и ничего не ответил. Девица начинала меня раздражать.
– Вчера ты был гораздо сговорчивее!
– Что?.. – вздрогнул я.
Девица через трубку втянула из баночки и повторила:
– Вчера в кабаке ты был совсем другим. Вот я и повелась на тебя. И ты был не против. Если бы тебя не утащила с собой та брюнетка, у нас могло бы кое-что срастись…
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Она выкатила на меня возмущенные глаза, порозовела и вдруг прыснула от смеха. Я молча следил за ней, теряя терпение и жалея, что разрешил ей присесть за наш столик.
– Нет, вы только посмотрите: он не понимает! – наигранно воскликнула она.
Мужики на миг оторвались от поглощения воблы и недовольно покосились в нашу сторону.
– Вчера понимал, а сегодня нет? Круто! Ну ты и козел! Ты же вчера сам снимал меня в кабаке. Забыл, что ли? Только не надо говорить, что был пьян. Все вы так потом говорите. Сначала охмурите бедную девушку, а потом с глаз долой. Нет, милый, так не пойдет.
– Но я действительно не понимаю, что вы имеете в виду. Не был я вчера ни в каком кабаке. Я вообще туда не хожу. Там собираются не самые приятные люди…
– Я тоже, что ли, не самая приятная? – обиженно скривила губы девица. – А вчера совсем по-другому пел. Эх, если бы не та шалава…
Разговор начинал терять смысл и ничего, кроме раздражения, принести не мог. От дальнейшей необходимости выслушивать ее необъяснимый бред меня спасли вернувшиеся с улицы друзья.
– Тебе что здесь надо? – грубо спросил у нее Сашка и рванул спинку стула, на котором она сидела. – А ну, вали отсюда!
Девица метнула в мою сторону растерянный взгляд. Она ждала поддержки. Поскольку я не изъявил ни малейшего желания прийти к ней на помощь, вздохнула и неохотно поднялась. Поправив на плече ремешок сумочки, обиженно произнесла, обращаясь к Длинному:
– Меня, между прочим, мой друг пригласил.
Сашка вопросительно уставился на меня, удивленно изогнув бровь. Я отрицательно покачал головой.
– Я ей не друг, и я ее не приглашал. Она сама подошла и напросилась за стол. Просила водки.
– Как это сама? – неожиданно взвилась девица. – И вчера, значит, сама, и сегодня?!
– Ты ее знаешь? – еще раз уточнил Сашка.
– В первый раз вижу, – искренне признался я.
– И в последний, – Длинный схватил ее за плечи, развернул лицом к соседнему столику и слегка подтолкнул в спину.
– Как это не знаешь? Я же тебя знаю, – обиженно заныла девица. – Тебя зовут Артем. Ты сам вчера мне говорил.
– Его зовут не Артем, – ответил ей Сашка. – А с такими, как ты, он и разговаривать не станет, ясно? Убирайся отсюда, дуй в свой мир шалав и неудачников.
Девица сдалась, рухнула на свой стул и обиженно сунула в рот соломинку, демонстративно отвернувшись от нас к окну. На этом инцидент исчерпал себя, оставив в душе легкий неприятный осадок. Мы вернулись к пустой беседе, но настроение испортилось окончательно.
104
В детстве я был чувствительным ребенком, эмоциональным. Но никто вокруг этого не замечал и не понимал. Меня считали капризным. Мое беспокойство по тому или иному поводу взрослыми воспринималось как вызов. Нередко меня наказывали, хотя бывало, что причины наказания толком объяснить никто не мог. Возможно, поэтому мне никто ничего толком и не объяснял. Должно быть, взрослые просто хотели продемонстрировать свою силу и превосходство, рассчитывая на то, что я чему-то научусь и не запомню, как проходил урок. Прямо-таки армейский принцип – все средства хороши, чтобы вбить тебе в голову науку.
Трудно забыть несправедливую обиду.
Единственный урок, который я отлично усвоил для себя с тех пор – если не хочешь, чтобы сильные тебя наказали, скрывай от них истинные мысли и чувства. По крайней мере, если это не вступает в противоречия с твоим внутренним эго. Скрывай до тех пор, пока более сильные не начнут думать так, как думаешь ты. И поступай по ситуации.
Тогда тебя могут оставить в покое. И, может быть, даже подарят право на собственное мнение. Самая простая формула выживания: согласие есть гарантия твоего покоя, а несогласие рождает конфликты. Конфликт же, как минимум для одного – в чем-то более слабого, – обычно влечет за собой наказание. Увы, чаще всего бывает, что по каким-то неписанным космическим законам сила, в отличие от справедливости оказывается не на твоей стороне.
Впрочем, есть у человека такая особенность: он может принять и счесть справедливым наказание за проступок, который совершил, может простить наказание за проступок, которого не совершал, но никогда не примет и не простит наказание за инакомыслие. Это все равно, что назначить ни в чем не повинному человеку за убийство, которого он не совершал, пожизненное заключение. Его осудят, и он годами будет мерить шагами четыре квадратных метра своей камеры-одиночки. С тоской будет смотреть сквозь зарешеченное оконце под потолком на далекое свободное небо. И страдать от собственного знания: он ни в чем не виноват, он был прав, а не правы были те, кто его сюда поместил.