По ту сторону тени

Я так и не дождался удобного момента. Прозвенел звонок, девчонки бросились по своим кабинетам. Мишка стоял на месте, у окна, ожидая, когда они скроются. Затем заспешил в наш кабинет. По пути обернулся, заметил меня и свирепо сдвинул брови.

– Не забудь про пустырь, малявка, – зло прошипел он.

Внутри у меня все оборвалось. Теперь никаких надежд на спасение не оставалось. Я был вынужден вступить с ним в неравный бой.

Мишка уже входил в кабинет, когда из его учебника, который он по-прежнему сжимал в одной руке, выпал листок. Я поднял его, но не успел вернуть, так как Мишка уже прошел в дверь. Сунув листок в карман, я вбежал в класс за мгновение до учителя и занял свое место за партой. Во время урока незаметно достал находку из кармана и хотел передать по рядам Мишке. Но не передал. В моих руках оказалась фотография, с которой мне улыбалась симпатичная молодая женщина. Она была просто одета, но казалась невероятно счастливой.

После уроков Мишка ждал меня на пустыре. Он был не один. На турниках поодаль забавлялись два его постоянных спутника – хулиганы из параллельных классов. Они, словно шакалы за львом, следовали за ним в отдалении, упиваясь правом унижать и добивать избитых Бешеным сверстников.

Я еще издали увидел, что Мишка сидит на старом высохшем бревне и ждет меня. Не было надежды на то, что он меня простит. Пятно на его рубашке бросалось в глаза даже издалека. В ярком солнечном свете оно казалось еще темнее и больше, чем было на самом деле. Когда я подошел, Мишка копался в своем портфеле. Он поднял на меня глаза и скользнул по мне безучастным взглядом. Его лицо отражало смесь крайней растерянности и досады. Мне показалось, что он вот-вот расплачется.

Таким я его еще никогда не видел.

Я вынул из кармана фотографию и протянул ему.

– Твоя? Держи, она выпала из твоего учебника.

Его реакция меня поразила. Мишка вскочил на ноги и вырвал у меня из руки снимок. Его лицо просветлело. Он торопливо сунул фотографию во внутренний карман школьного пиджака и замахнулся на меня рукой.

– Украл мою фотографию, да?!

– Нет, она выпала, а я нашел и вернул тебе.

Судьбу решают мгновения.

Мишка уставился на меня тяжелым ненавидящим взглядом. Он молчал, молчал и я, заворожено глядя то на его большие, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся кулаки, то в его налитые кровью глаза. Его спутники соскочили с турников и издали напряженно наблюдали за нами. Внезапно Мишка обмяк и безвольно опустился на бревно. Его лицо исказила гримаса. Он отвернулся от меня и вдруг мелко затрясся. Ничего не понимая, я подошел к бревну и присел рядом. Мишка тут же отвернулся в другую сторону, но я успел заметить, что он плачет.

– Эй, что с тобой? – осторожно тронул я его за плечо.

Он нервно дернул плечом, скинув мою руку, и еще какое-то время просидел спиной ко мне. Когда он обернулся, лишь припухшие веки говорили о том, что он действительно плакал. В руках Мишка держал фотографию.

– Это моя мама, – тихо произнес он. – Она умерла полтора года назад.

Я не нашелся, что ответить, и просто кивнул. Понять Мишку было просто. Чтобы почувствовать его боль, я на миг зажмурил глаза и представил себе, что умерла моя мама.

Мне стало очень больно и печально. Захотелось плакать.

– Она была самой лучшей мамой на свете, – убежденно продолжал Мишка. – Когда меня отняли у нее, она каждый день приходила к нам с бабушкой и приносила что-нибудь поесть. А однажды принесла эту рубашку и велела надевать ее в самых торжественных случаях. Я каждый день ношу эту рубашку с тех пор, как она умерла.

Он замолчал, и я почувствовал себя еще хуже. Я понял, что заслужил быть не просто избитым, а очень сильно избитым, может быть, даже исколоченным до смерти. И теперь всей душой желал этого, хотя и понимал, что даже избиение не искупит моей вины. Настолько огромной она была. В тот момент я понял две вещи. Во-первых, бывает так, что никакое наказание не может искупить вину. Во-вторых, иногда человеку можно причинить боль невольно, не желая и не подозревая об этом.

И никакое оправдание не сделает боль тише.

Мишка не стал меня бить. Из грозного хулигана он внезапно превратился в беспомощного и растерянного, обычного мальчишку.

– Пойдем ко мне, – предложил я. – Моя мама постирает твою рубашку и угостит тебя обедом. У нас сегодня вкусный суп, макароны по-флотски на второе и чай с клубничным вареньем на десерт.

В глазах Мишки плясали вопросы, точно он не верил, что мои слова обращены к нему. В тот день он пообедал у нас. Мама каким-то чудом сумела отстирать ему рубашку. До конца пятно так и не исчезло, но стало почти незаметным, и Мишка был счастлив. Кроме того, мама подарила ему еще несколько рубашек, а позже собственноручно сшила для него брюки.

С тех пор его отношение ко мне заметно изменилось. В школе он не показывал вида, что общается со мной, иногда даже покрикивал, но никогда и пальцем не трогал. А после занятий втайне от всех приходил к нам домой, и мы с ним часами сидели в моей комнате. Читали книги, смотрели слайды. Играли в какие-то игры. Разговаривали.

Это его не изменило. Он оставался хулиганом и колотил младших. Его поведение неоднократно выносилось на обсуждение педсовета. А однажды его исключили из школы. В тот день он зашел в класс попрощаться. Мишка стоял перед нами, придавленный тяжестью осуждающих взглядов, и смотрел на меня. До сих пор мне кажется, что он искал в моих глазах поддержку. А в них, должно быть, была только жалость.

В то время я еще не знал, что сильным людям жалость не нужна.

84

Друзья заехали за мной через полчаса, как и обещали. К тому времени я успел перерыть содержимое шкафа и оделся. Натянул на себя сохранившуюся со времен службы в армии форму: брюки х/б и такую же куртку. Под нее надел темно-зеленую футболку. На голову – армейское кепи. В лесу было полно клещей, следовало соблюдать осторожность. Один укус мог привести к сложной и почти неизлечимой болезни с непредсказуемыми и, порой, необратимыми последствиями. Я не хотел, чтобы крохотная и никчемная тварь, которой вдруг понадобилось кого-то укусить, выбрала в качестве жертвы меня и в корне изменила мою жизнь.

С улицы донесся звук подъехавшего автомобиля, а вслед за тем раздался протяжный звук клаксона. Я вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Во дворе стоял старенький «Москвич» синего цвета. За рулем сидел Цыган. Рядом с ним на переднем сиденье расположился Серега. Сашка, широко раскинув руки по спинке сиденья, устроился сзади. Я присел рядом с ним. Дверца захлопнулась только с третьей попытки.

– Что за тачка? – поинтересовался я, по очереди поздоровавшись со всеми за руку.

– Одолжил у двоюродного брата, – беззаботно ответил Цыган. – Ну, родимая, давай!

Машина тронулась с места. Она была старой, а хозяин, должно быть, совсем за ней не ухаживал. Но моих друзей это не заботило. «Москвич» ехал, покрывая километры, большего от него и не требовалось.

Ехать было далеко. Лесничество считалось дальним и располагалось на стыке трех областей. От города оно отстояло километров на сорок. Большая часть пути пролегала по бетонке, проложенной в лесу после войны. Места там были гиблые и топкие. Вокруг в лесах лежали вековые болота. Поэтому вместо асфальта дорожники одна к другой уложили бетонные плиты. Кое-где они лежали неплотно, и наш «Москвич» то и дело подпрыгивал на них, попадая колесами в выбоины между плитами.

По пути мы не встретили ни одной машины и ни одного прохожего. Лес – частый, темный и дремучий, плотной стеной подступал к дороге с обеих сторон. Деревья как на подбор были высоченными. Они давили своей массой – будто два пуансона огромного пресса нависали над нами, ежесекундно грозя сомкнуться и навсегда поглотить нас в своей безвозвратной толще.

Звук быстро терялся в непроходимых древесных полчищах.

Казалось, он застревал уже среди тех деревьев, которые росли в непосредственной близости от дороги, без остатка впитываясь в их губчатую, ненасытную кору. Мрачное настроение леса постепенно передалось и нам. Салон «Москвича» заполнила тишина.