Страница 7 из 93
— А ты, как всегда, прекрасна, Ниночка. Я бы с удовольствием пригласил тебя на чашку кофе в "Гинденбург", но природная скромность не позволяет мне произнести вслух такое предложение. Ким у себя?
— Да, он тебя уже ждет.
Ким полулежал в кресле-пузыре и изучал бумаги, время от времени затягиваясь сигаретой Он был не в настроении. Искоса посмотрел на меня, кивнул и пробурчал какое-то нечленораздельное приветствие. Кабинет у Кима был огромный. Два угловых окна выходили в парк, во всю стену сияло объемное изображение туманности Андромеды — хозяин любил экзотические виды. Вся обстановка состояла из нескольких кресел-пузырей и огромного стеклянного стола с компьютером
— Как настроение, Саша? — спросил Ким.
— Прекрасное, как и обычно, когда меня срывают с Золотых Песков в самый разгар отпуска. Лучший отдых — хорошая работа. Пьянящее ожидание того чудного мига, когда тебя все-таки пристрелят при исполнении служебных обязанностей.
— Ты нудный субъект, Саша, и с возрастом этот недостаток прогрессирует, покачал головой Ким и улыбнулся, усилием воли подавив раздражение, накопившееся за не слишком удачный день. Ким порой умел менять настроение, уж коли возникала в этом необходимость. — Как отдохнул?
— Ну... В общем, отдохнул.
— Золотые Пески... наверное, не вылезал из клубов класса "В".
Три недели в отличном отеле "Принц" — организация заботится о полноценном отдыхе сотрудников Разгар сезона, толпы туристов самого разного ранга — от богатых деляг до профессиональных тунеядцев, бедных, но гордых. Шум, кутерьма, карнавалы, массовые сенсоригрища. А еще — море и тысяча и одно удовольствие, включая клубы класса "В" с выразительными названиями "Горячие тела", "Голубая мечта", "Розовые сны". После очередной сексуальной революции такие вещи перестали шокировать кого бы то ни было, даже старых дев. Победа над СПИДом, "веселыми" болезнями, нежелательными беременностями устранила все неприятные стороны секса. И как во многом другом, сбрасывание оков вылилось в какое-то сумасшествие, буйное и бессмысленное. Я, конечно, человек своего века, но такие вещи, как, например, клуб зоофилов, вызывают у меня внутренний протест. Можно сказать, что я безнадежный пуританин. За весь отпуск всего лишь одна связь с такой же, как и я, пуританкой Жюли из немецкого города Марселя.
— Что у нас делается? — спросил я, усаживаясь в кресло.
— Хорошего мало, — махнул рукой Ким. — О массовом самоубийстве под Будапештом слышал, наверное? Секта Абсолюта, волновая обработка сознания... "Птичий пух" — большая партия появилась у нас на северо-западе, концов найти пока не можем. "Райские семечки" — после того, как накрыли, по твоей информации, лабораторию, поток почти иссяк.
Сам знаешь, насколько сложен процесс изготовления, очухаются от такого удара они не скоро. Во Владивостоке появились новые компьютмарки. Снова появляется героин.
— Ничего себе! Это же каменный век. Его что, при археологических раскопках находят?
— Ничего, средство испытанное, работает... В Смоленске расстреляли нашу группу. Балаянц и Никоненко убиты.
— Никого не знал. Никоненко, кажется, видел пару раз.
— Все становится только хуже. Выбиваемся из сил, гробим лучших людей. Но что можно сделать, когда шестьдесят процентов взрослого населения безработные, которым не нужно думать ни о крыше над головой, ни о пропитании? Это же плебс. "Хлеба и зрелищ". Им ничего не надо, кроме того, чтобы убить скуку, отвлечься от унылого настоящего, забыть о никчемном прошлом и не думать о бесполезном будущем. Полицейскими мерами невозможно помешать каждому недоделку медленно убивать себя.
— Невозможно, — согласился я.
— Мы не можем переделать их, дать им цель, заполнить их пустые мозги, которые "чистят", "пылесосят" все кому не лень уже не первую сотню лет. Мы даже не можем задавить их — уже с пятилетнего возраста они прекрасно осведомлены о своих правах и не устают вопить о них везде и всюду. Мы можем лишь оттягивать их самоуничтожение в наркотическом угаре.
— Тут ты тоже прав.
Время от времени на Кима накатывали неудержимые приступы красноречия. Он как бы репетировал свои речи, которые ему, как начальнику Управления психоэкологии, приходилось произносить в Высшем совете Евразийской Федерации. И за восемь лет на этой должности молоть языком он научился весьма неплохо.
— Ладно, ты вызвал меня лишь затем, чтобы излить душу? Я тебе нужен как слушатель?
— Да ты мне вообще сейчас не нужен, Саша. Наоборот, на душе легче, когда я знаю, что мой лучший сотрудник нежится под южным солнцем, копит силы для новых боевых подвигов. Так что нужен ты не мне. Нужен ты Веденееву.
— О-хо-хо! — покачал я головой. — А зачем?
— Он же не скажет мне — зачем. Плохо ты его знаешь.
— Я его совсем не знаю. И честно сказать, даже не ищу знакомства.
Веденеева — первого заместителя министра — я видел всего несколько раз на совещаниях, Он был птицей с полетом такой высоты, на которую обычно орлы, вроде меня, не поднимаются, И подниматься туда мне никогда не хотелось — там уже не оперработа, а политика, притом часто очень грязная. Веденеев фактически первое лицо в министерстве, поскольку, по устоявшейся традиции, министрами назначают дураков-политиканов, которые не знают и не умеют ничего, кроме пускания пыли в глаза. Такие же, как Веденеев, держат в своих руках все нити и заказывают музыку. Чтобы такой человек пожелал встретиться с оперативником, пусть даже класса "А", для этого должно случиться нечто экстраординарное. Иерархия в министерстве жесткая.
— Интересно, не по Киеву ли он меня хочет видеть?
— Вряд ли. Значит, так, у нас на одиннадцать назначена встреча. Карета подана, полковник...
***
Тридцатиэтажная башня управления возвышалась посреди обширного лесопарка в Медведкове, бывшем некогда жилом районе. За последние сто лет население Москвы сократилось до трех миллионов человек, и обширные жилые массивы оказались ненужными. Постепенно здесь восстановили лесопарки, разместили больничные комплексы развлекательные и спортивные центры. Ну а на отшибе — наше управление.