Мой старый дом

Какой у нас Закавыка

На перемене все меня окружили, точно боялись, что я могу убежать. А я никуда не собирался убегать. Но всё же я не знал, что буду на математике делать, как отомщу Закавыке. Все советы и пожелания были, по-моему, глупые.

Дубарев, например, хотел, чтобы я стал за учительский стол и, когда войдёт Закавыка, повернулся к нему и сказал: «Закавыка, идите домой и приведите в школу своих родителей». Но это было слишком. Я бы такого ему никогда не сказал. Михеев предлагал забраться под стол и дёргать Закавыку за ноги. Палён хотел, чтобы я встал на четвереньки и лаял на Закавыку собакой. Всё это была ерунда. Чего это я буду лаять. Пусть сам лает.

В конце концов мы решили, что урок начнётся в полной тишине, прямо-таки гробовой тишине, а потом среди этой тишины вдруг раздастся мой дикий смех. Он послужит как бы сигналом. По этому сигналу все начнут кукарекать, лаять, мычать, блеять, мяукать. Кто что умеет.

Дубарев кричал:

— Не смотрите в его сторону! Не смотрите в его сторону!

Но когда Закавыка вошёл, все, как нарочно, посмотрели в мою сторону. Вот нетерпение какое!

Закавыка внимательно нас оглядел. На меня он посмотрел, как и на остальных. Видно, его очень удивило, что так тихо. Он прошёлся несколько раз вдоль доски. Так тихо в классе у него ещё никогда не было.

Дубарев толкает меня в спину:

— Начинай, начинай!..

А чего начинать-то. Дикий смех хорош по какому-нибудь поводу. Смех без причины — это каждый знает, чей признак.

Закавыка постоял, покачался, глядя на нас. Потом говорит:

— Ну что ж, я согласен. Повоевали — и будет. Мне эта война вот где сидела. Что ж, я понимаю, в чём-то и я ошибался насчёт вас. Надо бы нам получше познакомиться; я думаю, мы в воскресенье за грибами съездим, а? Нет возражений?..

Дубарев меня тычет сзади: начинай да начинай.

А чего начинать-то. Человек за грибами приглашает, что ж тут смешного. Тут не только дико, а и просто смеяться нечего.

Закавыка спрашивает:

— У тебя возражение, Дубарев?

Он говорит:

— Не-ет… — А мне: — Дурак, всё испортил!..

А Закавыка всё расхаживает и расхаживает по классу.

— Теперь вопрос — куда? У кого предложения?

Кто-то сказал:

— На Карельский!..

— Можно и на Карельский, — сказал Закавыка, — но что-то мне там не нравятся грибы. Слишком они суховаты, а, не так?.. Обезвоженные они какие-то и обесцвеченные. Ну что на Карельском за подосиновик? Бледная охра. А надо, чтобы подосиновик горел, как апельсин! Чтобы как солнце полыхал! Чтобы его за версту было видно. Идёшь по высокой траве — и вдруг будто по глазам ударит! Ярко, даже зажмуришься!.. У кого так было?

Сумин вдруг поднял руку:

— У меня! Я один раз на такую поляну вышел! Штук двадцать их там было, оглянешься — а вон ещё один! Оглянешься — а вон ещё один!..

— Вот это и есть счастье грибника, — сказал Закавыка.

— Знаете, где растут хорошие подосиновики? На станции Вруда! У меня сосед который год туда ездит, а нас не берёт! Вот бы его места разведать! — сказал Палён.

Все засмеялись, но никто и не думал блеять или кукарекать.

— По Балтийской дороге места хорошие, — сказал Закавыка, — но там всё больше еловые леса. А сейчас бы хорошо в лиственный лес, но там, учтите, может быть сыро, а как у вас с обувью?

Тут уж почти все заговорили.

— Сапоги надел, да и всё!

— Можно запасные кеды взять!

— Нужно выезжать с вечера!

— Зачем с вечера, сейчас в лесу ночью холодно, там такого дуба дашь; просто надо на первую электричку!

— На первую! Думаешь, мы одни желающие?

Тентелев сказал:

— Тише! Если уж ехать, так на два дня! Вот если согласны в Лугу, то можно у нас переночевать, там у нас дача. Сварить можно чего-нибудь.

Все закричали:

— В Лугу! В Лугу!

— А родители не будут возражать? — спросил Закавыка.

— А пускай отец с нами поедет!

— Поговори с отцом. Ну, хорошо. А сейчас, знаете что…

Все уставились на Закавыку. Дубарев шепчет мне:

— Вот что наделал!.. Да начинай же ты! Ведь обещал!

«Вот, — думаю, — какой у нас Дубарев настырный. Чужими руками хочет жар загребать».

— А сейчас, — говорит Закавыка, — давайте решим несколько задач про грибы. Кто хочет добровольно пойти к доске?

Ну, такого у нас ещё не было на математике, чтобы добровольно. «Дай-ка, — думаю, — попробую». И поднял руку. Дубарев, наверное, подумал, что это я сигнал подаю. Как закукарекает! Все засмеялись. Закавыка тоже засмеялся и говорит:

— Это Дубарев, наверное, вздремнул — и ему приснилось, что мы уже за город приехали, да, Дубарев?

Она говорит: ты молодец

На перемене Дубарев подходит ко мне и говорит:

— Скачков, это как называется?

— Это? — спрашиваю. — Это окно.

— Нет, не это.

— Это? Дверь.

Тут Поля подходит, а с нею ещё несколько девочек. Она говорит:

— Саня, ты молодец, что помирил нас с Закавыкой. Ты поедешь с нами в лес за грибами?

Тут и Михеев набегает, и Пека, и другие ребята.

Я говорю:

— Вы тут постойте, не ходите, нам нужно с Дубаревым договорить. Пойдём, Дубарев.

Он не ожидал, что я его отзову от всех. А я его увёл на лестницу и говорю:

— Дубарев, ты очень любишь загребать жар чужими руками? Значит, свой авторитет бережёшь, а на мой тебе наплевать, да? Я бы, может, и отомстил бы за ваши двойки, если б не лодка.

— Какая лодка? — спрашивает Дубарев.

— Нечего притворяться. Которую ты увёл.

— Я?..

— Да! А моим именем назвался. Ты же сам сказал, что тебе ничего не стоит. Теперь я вижу, какой ты, Дубарев. Ну вот что, давай договоримся: я никому не скажу, а ты сам пойдёшь в ЖЭК. Скажешь Марии Михайловне, пусть штраф на тебя оформляют.

— Да за что штраф? — испугался Дубарев.

— За весло, вот за что. И хватит притворяться.

— Да ты что, какое весло! Не брал я ничего!.. Штраф-то зачем? Я лодки-то этой не видел. Какая она хоть, лодка?..

— Какая да какой… Поклянись, что не брал.

— Клянусь! Честное пионерское… Да ты что, Саня?..

А я давно уже верил Дубареву.

Никто ничего не брал

Из школы мы шли через сквер. По бокам дорожки лежали жёлтые листья, и Дубарев поддавал их ногами. Тут все наши были: и Пека, и Козлик, и Палён, и Михеев, и Тентелев. Все говорили про то, как мы поедем в воскресенье в лес, за грибами. Только Тентелев молчал. Вдруг он говорит:

— Стойте! Стойте все!

И посмотрел на меня. Все остановились, а Дубарев увлёкся, всё шёл да шуршал листьями, раскидывая их в разные стороны.

— Дубарев, и тебя касается!

Дубарев оглянулся и подбежал к нам.

Я сразу понял, о чём будет говорить Тентелев, — глаза его зло посверкивали, он то и дело поглядывал на меня.

— Что, анекдот? — спросил Дубарев.

— Клади портфели! — скомандовал Тентелев.

Никто ему никогда не подчинялся, а тут все подчинились — положили портфели на край газона и встали в кружок.

— Кончай, Тентелев, — сказал я.

— Погоди, — сказал он и положил руку мне на плечо. — Вот все слушайте: кто-то его предал.

— Это не я, — сказал Дубарев.

— А я и не говорю, что ты. Я говорю: кто-то. Ведь на него теперь штраф оформляют! Выходит, если завтра я перееду, или ты, или ты, то можно нас предавать?

Я стоял, опустив глаза в землю. Стыдно мне было, стыдно. Почему-то больше других я стыдился Тентелева. Он сказал:

— Ведь вы с ним все дружили. Один я с ним не дружил. Может, вы все на меня думаете? Скачков, ведь ты на меня думал, верно, Скачков?

— А он и на меня думал, верно, Скачков? — сказал Дубарев. — Он на всех думает!