У подножия Саян

Через несколько месяцев Анай-кыс уже стала одной из лучших на ферме. В молодежной газете поместили ее фотографию, послали в райцентр на слет передовиков-животноводов.

Тогда-то она подружилась с новым агрономом Эресом, он вернулся из Кызыла после окончания техникума. Обычно Эрес дожидался, когда доярки закончат вечернюю дойку. Он подходил к Анай-кыс, и они шли куда-нибудь, собирали на лугу ягоды или бродили по тайге, и говорили, говорили... Весной во время пахоты и сева и осенью, когда убирали урожай, Эрес надолго исчезал и на ферме не появлялся. Анай-кыс не знала покоя, чего-то ждала. Вокруг нее уже посмеивались, спрашивали, скоро ли свадьба.

Узнали об Эресе и ее родители, после чего тетушка Шооча стала чаще жаловаться на здоровье. Несколько раз вызывали дочь домой: не управляются со скотом. Но Анай-кыс не могла бросить ферму и все откладывала. Конечно, она догадывалась, куда ветер клонит траву: Эрес сын бедных стариков, у которых всю жизнь скота не хватало. Теперь вот он выучился, стал агрономом. Но родители ее ничего не хотели знать ни о его работе, ни о его чувствах. Они мечтали иметь зятя, который бы вместе с ними ходил за скотом. Неизвестно, о чем еще они думали.

А потом Эрес ушел в армию. Она обещала ждать. После его отъезда мать стала меньше жаловаться и хворать. Анай-кыс больше домой не вызывали.

Письма от Эреса приходили часто. Он рассказывал ей о своих новых товарищах, о службе, расспрашивал о делах в колхозе. «Хорошо быть дояркой, но лучше быть дояркой образованной. Техника, агронаука, которые придут завтра, потребуют знаний», — писал Эрес.

И Анай-кыс решила учиться, поступила на ветеринарное отделение сельскохозяйственного техникума, того техникума, который окончил до армии Эрес. Заведующий фермой Сергей Тарасович Петренко, или, как его называли тувинцы, Сергей-оол, советовал ей поступить именно на это отделение. А она очень уважала таргу Петренко. Это благодаря его настойчивости и инициативе их ферма была одной из лучших в Туве.

— Смотри, выучишься — свой колхоз не забывай, — сказал, пряча улыбку, председатель Докур-оол. — Скоро Эрес вернется, мы его отсюда не отпустим.

Это была шутка, но она встревожила Анай-кыс: про них с Эресом знают даже таргалары.

Успешно окончен первый курс. Анай-кыс — студентка второго курса. Приближалась зимняя сессия, и вот... за ней приехал отец...

Автобус остановился, все стали выходить: райцентр Шагонар. Было уже темно, и они решили заночевать у знакомых отца.

— Как мы дальше поедем? — Спросила Анай-кыс, проснувшись рано утром.

— Не знаю, будет что-нибудь попутное, — отвечал отец.

В его голосе Анай-кыс не уловила никакой озабоченности, будто он и не спешил добраться до дому. Молча курил, потом долго пил чай, и Анай-кыс было неловко за него, что он так спокойно распивает в чужом доме, однако торопить его не посмела.

— Дорога долгая, попей еще чаю, — спокойно говорил он дочери и снова тянул из пиалы, будто был у себя в юрте.

Вдруг дверь отворилась и на пороге показался молодой человек в мерлушковой шубе с зеленым чесучовым верхом, большими блестящими пуговицами. На ногах новые черные валенки. Он поздоровался.

Анай-кыс сразу узнала его: Достак-оол. Она не любила его с самого детства. Противный, злой, все время задирался и ломал ее сайзанак[27]. Да, это был он. Все те же припухлые, словно ужаленные осенней осой глаза и толстые, в четыре пальца, губы.

— Когда же выехал, ранний путник? — только и спросил Сандан, совсем не удивившись появлению здесь парня.

— В птичий рассвет, — отвечал Достак-оол, теребя шапку и усаживаясь на табурет. — Какой мороз! — продолжал он хозяйственным тоном, принимаясь за пиалу с чаем. — Туго придется скоту.

— Скоро поедем, — сказал Сандан, словно ничего неожиданного не произошло, и наконец поднялся. — Подождите меня немного, — и вышел, прикрыв плотно за собой дверь.

В доме остались они двое, Анай-кыс и Достак-оол.

Молчали. Несколько раз он пытался завязать разговор, но Анай-кыс отмалчивалась. Взяла с полки книгу, начала перелистывать.

«Обещал скоро вернуться, и до сих пор нет», — недовольно думала она об отце. Ей было неудобно сидеть в пустом доме вот так, наедине с парнем. Хорошо еще никто не видит их. А Достак-оол принарядился даже. Воротник его шубы отделан шкуркой рыси. Белый мех, видневшийся из рукавов, серебрился, как новогодний снег.

Отец вернулся только к обеду, разговорчивый, навеселе.

— Твой заказ выполнил, — еще с порога начал он и, развернув костюм, купленный вчера в городе, положил на столе перед Достаком.

Тот, не разглядывая, взял костюм со стола и вышел, поблагодарив Сандана, сказал, что посмотрит за лошадьми.

Воспользовавшись тем, что они остались одни, отец наставительно сказал:

— Будь поразговорчивей с ним, дочка. Нашего тарги Докур-оола родственник он. Парень что надо, деловой и уважительный. Нас, стариков, почитает, не то что другие. И все со скотом, про еду и про сон забывает...

Анай-кыс не могла больше слушать:

— Говорил, мать больная, а сам не торопишься. Когда же поедем? А то пешком уйду, одна...

В это время вошел Достак-оол и сказал, что все готово. Они уселись в сани, завернувшись в дохи из козьих шкур, и тронулись с места. Достак-оол сидел впереди важный и погонял лошадей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Зимняя стоянка Сандана находилась далеко от центральной усадьбы колхоза «Шивилиг», у Кожер-Сайыра. Здесь, на небольшой равнине, со всех сторон окруженной горами, торчала его одинокая юрта. К ней пристроен коровник, рядом — кошара, над которой поднимается едва заметный пар. И в коровнике и в кошаре — собственный скот Сандана и его родственников. Колхозные бычки и без коровника обойдутся. Сандан не очень утруждает себя заботами о них. Почистит место, где ночуют, от навоза — и все. А днем они все время на пастбище. Место здесь тихое, снега бывает мало. В горах ветер, а тут солнышко пригревает, вот и пасутся они себе на здоровье. Вечером приезжает сюда Сандан и гонит бычков домой, а иногда они и сами приходят к юрте.

Одним словом, у Санданов хватило бы силы ходить за колхозным скотом. Другое дело — свои коровы, овцы, бычки да еще скот, принадлежащий родственникам, что живут на центральной усадьбе, в селе. Не сообразишь с ними, не знаешь, как уберечь.

Две недели живет Анай-кыс дома. Работы у нее хватает. Утром выгоняет коров и овец, старается пасти получше — найти место, где побольше травы. Конечно, не весь день ходит она со скотом, выгонит на пастбище, сама возвращается домой. Тут тоже много дел: чистит двор, убирает кошару, коровник. Мать ведь болеет, она больше у очага. Потом Анай-кыс берет топор, идет на реку, долбит прорубь и поит телок.

Так целый день — не видишь, как проходит он, короткий, словно верблюжий хвост, зимний день. Глядишь — и за коровами пора, а там — дойка. Анай-кыс берет деревянные котелочки, куда они разливают молоко, оставляя его на морозе на ночь, и выходит из юрты. Мороз пощипывает лицо.

Утром мать складывает эти мороженые кружки и присыпает снегом. Образовалась уже целая стенка. Как-то Анай-кыс спросила, зачем столько морозить молока. Мать пододвинула ближе к очагу ширтек — войлочную подстилку.

— Как зачем, дочка? Коровы скоро перестанут доиться, чем чай забелишь тогда?! Да и люди у нас бывают, разве дашь им чай без молока?

«Кто бывает?» — удивлялась Анай-кыс молча. За две недели, что она дома, никто не приезжал к ним. «Да и кто сюда пойдет? — думала она. — Разве этот...»

— А весной наши овечки бог даст объягнятся, будем подкармливать молодняк, — продолжала мать.

Сандан сидел в стороне и молча слушал их разговор, привычно потягивая трубку. У входа лежала большая, как телка, черная собака и не сводила глаз с рук Анай-кыс, отделявшей друг от друга смерзшиеся куски мяса и бросавшей их в кипящую воду. Куда рука — туда и собачий нос. Собака была очень старой, у нее начали выпадать зубы.

27

Сайзанак — детская игра наподобие нашей «дочки-матери», когда дети из камешков строят дом.