У подножия Саян

Эрес попятился, осторожно пошел вслед за хозяином. Пес преследовал его яростным лаем.

— Не бойся, дунмам, она не кусается, — услышал он вкрадчивый голос Шырбан-Кока. — Она у меня, дунмам, ученая. Знает, чужие ко мне не ходят... Тэ-сссе, Эгер, тихо! Не видишь разве, хозяин пришел.

Пока Шырбан-Кок привязывал коня под навесом, Эрес переминался у крыльца. На душе вдруг стало неспокойно, нехорошо как-то. Подумал: «Пес не простой, вышколенный. Сразу видно».

Оглянувшись на калитку, Эрес увидел, что она, кроме железного засова, может припираться еще толстым бревном, подвешенным наподобие колодезного журавля и одним концом упирающимся в глубокую оцементированную яму.

— Входи же в дом, Эрес Оюнович! — как во сне услышал голос Шырбан-Кока, тяжело переступая ступеньки крыльца.

В доме — тихо, сумрачно. Хозяин вошел, никому не сказав ни слова. Эрес поздоровался с хозяйкой и в ответ получил только легкий кивок. Старик, сидевший в задумчивости на кошме в углу комнаты, служившей гостиной, и вовсе ничем не показал, что видит незнакомого человека. Он коротко взглянул на Эреса, собрал на своем землистом лице бесчисленное множество морщин и снова разогнал их, безразличный ко всему.

— Это мой отец, — пояснил Шырбан-Кок. — Глухой. Совсем не слышит, будто нет у него дыр в ушах. — Шырбан-Кок жестом пригласил Эреса сесть на табуретку и, не давая опомниться, заговорил сразу о другом.

— Да, Эрес Оюнович, нелегко привыкать к новому месту, где нет ни родных, ни знакомых.

— Это верно, — согласился Эрес. — Но ведь я молод, как-нибудь обвыкнусь. Только вот с жильем у меня не совсем хорошо.

— И это устроится! — Шырбан-Кок, видимо, понял, что в Агылыг парень приехал с твердым намерением обосноваться здесь прочно и надолго. Почему-то обвел тяжелым взглядом комнату, остановил его на жене и сказал:

— Вот он, тот человек. Вчера я тебе о нем рассказывал. — И перевел взгляд на Эреса: дескать, извини за болтливость.

Жена Шырбан-Кока, по-прежнему стояла потупясь, избегая взгляда Эреса. Потом взглянула на него как-то невесело, опустив уголки губ, пытаясь изобразить улыбку:

— Поок, так это и есть сын тех стариков? Они жили с нами по соседству в устье Агылыга. Тогда, правда, мы были еще молодые.

— Да-да, он, жена.

— Потом они перекочевали в Шивилиг.

— И у них появился ребенок, — добавил Шырбан-Кок и вздрогнул под взглядом сурового отца, словно не в меру болтливый школьник. — Это единственный сын тех стариков, жена, — поправился он.

— Мужчиной вырос, — избочь взглянув на гостя, продолжала хозяйка, разливая чай. — Такой же, как наш Угаанза.

Эрес поднял подвинутую к нему пиалу, ответил тихо:

— Мать давно умерла, отец — три года назад, когда я в армии служил.

— Поок, бедные!..

Сказав это, хозяйка удалилась на кухню.

За разговором Эрес не заметил, как к нему подсел старик, которого Шырбан-Кок отрекомендовал глухим. Лицо у него было плоское, сморщенное, как высохшая лепешка. Обращаясь к хозяину дома, Эрес сказал:

— Я, кажется, знаю вашего отца.

— Нет человека, который бы не знал его! — воскликнул он поспешно. — Места нет, где б он не побывал! — Шырбан-Кок закончил хриплым смешком, в котором нельзя было не уловить злобной нотки.

— Раньше, когда учился в школе, часто видел его, — добавил Эрес. — Старик вениками торговал.

— Верно, он и сейчас этим занимается.

— Старости не поддается...

— Силы, правда, не те, что прежде. Но еще и сейчас его веником можно отхлестать любого...

— Мы тогда его называли Мыйыс-Кулаком.

— Он же глухой. Когда слушает, то прикладывает к уху рог. Потому и Мыйыс... Это верно.

Шырбан-Кок наклонился к старику и прокричал ему в самое ухо:

— Этот парень говорит, что знает тебя.

— А-аа? — Старик поморщился. Не спеша достал из-за пазухи коровий потрескавшийся рог, приложил к уху.

Шырбан-Кок повторил, наклонившись к раструбу, такому же желтому, как и лицо его владельца. Старик вяло улыбнулся, широко растянув тонкие губы.

— Будет работать в колхозе.

Лицо старика стало каменным. Казалось, он полностью ушел в какие-то свои раздумья. Святой, да и только!

— Вот что значит глухота, — сокрушенно заметил Шырбан-Кок, не забывая при этом отхлебывать чай. — Скажи ему, что его собираются убить, — все равно не расслышит, бровью не поведет.

В этом глухом старике, всем своим видом напоминавшем отвергнутого людьми схимника, Эрес действительно узнал Мыйыс-Кулака. В райцентре, где Эрес учился в семилетней школе, часто можно было видеть этого всегда углубленного в себя, с рыскающими глазами человека. Он разъезжал по улицам на повозке, доверху набитой типчаковыми метлами, вениками. Чаще всего он останавливался у магазина или столовой. Разложив свои немудрящие поделки поверх брезента, которым накрывалась повозка, терпеливо ждал покупателей. При этом он то и дело вытаскивал из-за пояса коровий рог и прикладывал его то к одному, то к другому уху. Местные жители, приезжавшие по делам с дальних сторон араты жалели работящего старика, покупали его товар.

При виде смиренного Мыйыс-Кулака, словно бы соревнуясь друг с другом в почтительном отношении к старости, спешили разобрать веники. Случалось, что кто-нибудь из них замешкается в поисках денег, так Мыйыс-Кулак тут же смекнет, в чем дело, — отдавал товар в долг, приговаривая: «Да ведь и стоят-то они, считай, ничего, в другой раз...» Беден, но горд. А иные поговаривали даже, что Мыйыс-Кулак вовсе не глухой, а только притворяется.

Однажды один из сорванцов-мальчишек решил проверить, действительно ли Мыйыс-Кулак так уж глух, что совершенно ничего не слышит. Подкрался к повозке и только протянул руку, чтобы взять типчак, как тотчас получил затрещину. И ударил его Мыйыс-Кулак не чем иным, как тем самым рогом, без которого он казался совершенно беспомощным.

И вот теперь судьба снова свела Эреса с этим стариком. Правда, с того времени Мыйыс-Кулак заметно сдал, его борода стала совсем белой, но в общем-то был таким же, каким Эрес помнил его со школьных дней. То же широкое, в мелких морщинах лицо. Бегающие глаза, те же лошадиные зубы...

После чая Шырбан-Кок сказал, как бы продолжая разговор:

— Ладно, Эрес. Если хочешь, переходи жить к нам, — он указал на комнату, расположенную направо от входной двери. — Там есть постель. Иногда на ней спит Угаанза. Но дома он бывает редко, все где-то пропадает. Молодежь... Свобода и неповиновение родителям... Ну, а если эта комната не понравится, можно и другую подыскать.

Эрес согласился. В конце концов почему бы ему не поселиться у Шырбан-Коков! Здесь ему будет спокойно: детей нет, Угаанза, если верить хозяину, шатается вдали от родительского дома. Что до Мыйыс-Кулака, то ему, Эресу, дела до него нет. Прежние догадки о его притворстве, вероятнее всего, досужая сплетня... А если, паче чаяния, она окажется правдой, он первым узнает об этом... Однако ночевать у Шырбан-Коков Эрес не остался. Не хотел обижать прежних хозяев — уйти, не сказав ни слова.

Шырбан-Кок проводил его за калитку. Пожелав спокойной ночи, трижды повторил: «Жду завтра».

Эта настойчивость и радовала, и пугала Эреса. Вообще в голове у него бродило что-то недодуманное, неясное, противоречивое. Почему он отказался от предложения тетушки Тос-Танмы и ни с того ни с сего согласился поселиться у Шырбан-Коков? Почему пренебрег уютом одного дома, предпочел другой, в котором есть что-то настораживающее. Было такое ощущение, будто после теплой бани оступился в овражек с мутной водой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Работа на току, как и рассчитывал Эрес, была закончена в три дня. Помогла веялка с электрическим приводом. Девушки едва успевали засыпать ведрами зерно. Правда, шум от машины был такой, что даже настырные воробьи не осмеливались близко приближаться к току и довольствовались мошкарой в кустах караганника. Мотор был явно не по веялке, и она вся содрогалась — тугая струя зерна била из нее горным ручьем. Эресу казалось, что теперь все должно пойти без заминки.