Ручеёк

Однажды, не выдержав притеснений царских слуг, чуваши, живущие в этих краях, поднялись на борьбу. Утром, перед тем как начать восстание, они договорились: для распознания своих сторонников, приколоть каждому на грудь цветок мака.

И уже на следующий день восставшие покончили со всеми царскими прислужниками. Они мечтали установить свободную и радостную жизнь. Да, мечтали… Ведь человек всегда живёт мечтой, окрыляется ею…

Но недолго жила их свобода. Царь прислал сюда многочисленное войско, и ранним утром на горе Таванай произошла жестокая битва. Царское войско разбило чувашских бунтарей…

Говорят, никогда, даже в период разлива, ни Була, ни Карла не текли так, как текла в тот день чувашская кровь. Белые маки, что были на груди восставших героев, от крови стали красными. С тех пор и стали цветы мака красного цвета. А семена, от печали и горя за пролитую людскую кровь, почернели…

Дед умолк. Петюшка, желая узнать подробности восстания, задал деду несколько вопросов. А Вася рассказал о местах, где особенно много маков.

Через некоторое время, оставив костёр, мы по двое пошли за лошадьми. Как всегда, я пошёл с дедом Ендимером.

Лошади уже успели дойти к горе Таванай. Пришлось подняться на гору.

Как бы продолжая свой рассказ, дед, поднимаясь по склону, тихонько добавил:

— Вот оно, это давнишнее кладбище. На нём-то и были похоронены баторы, погибшие в битве.

Вот и могилы… Они покрыты шатром ночной темноты. Издалека трудно отличить старые могилы от новых. Но так кажется лишь на первый взгляд. Вот, вот они, древние могильные насыпи! Они гораздо шире, как мне кажется, и величественнее новых! Посмотришь и скажешь: «Да, здесь спят вечным сном баторы-улыпы!» На минуту от этих мыслей мне вдруг стало страшно. Представилось, что вот-вот из этих могил встанут баторы с обнажёнными саблями в руках… О, эта фантазия! Что я могу поделать с нею!

… Чтобы завязать разговор, дед начинает о чём-то опрашивать. Его голос рассеивает мои мысли, но не возвращает меня к действительности.

Кони, спокойно пофыркивая, щиплют траву; высоко в небе горят яркие звёзды, и мне кажется, что это глаза баторов. Они с высоты столетий смотрят на нас и хотят убедиться: хорошо ли нам живется здесь, на чувашской земле, на земле Советов. И всё так же ли ярко горят маки, окрашенные их кровью!

Песнь о Свирели-Правде, об Иреклехе и о баторах с красными звездочками на шлемах

И вот мы снова в ночном. Дед Ендимер, помешивая горящие угли своей неизменной палкой, молчит. Далеко на северо-западе меркнет заря.

Я подкладываю сухой хворост в костёр. На минуту он вспыхивает, озаряя нас с дедом. Потом постепенно гаснет.

У подножия горы Таванай стелется холодный туман. Веет сырой прохладой и осенью. Сегодня мы только двое, и потому дед Ендимер более откровенен:

— Давным-давно жили в тех далёких краях, где нет ни Волги, ни Свияги, древний старик со своей старухой. Жили — счастья не знали. И днём и ночью на богачей до седьмого пота работали, спины гнули, но досыта не ели и всегда недосыпали.

Жизнь, говорят, не верёвка, жизнь длиннее. Сколько старики не жили, а жизнь их была всё такой же безрадостной, трудной и длинной.

— Эх, — говорили они, — когда же кончится эта проклятая жизнь?

А она всё не кончалась.

Как и все на земле, любили они свободу. Ждали счастливых дней, но как ускорить их приход — не знали.

Жили они в чёрной избе, без трубы-дымохода. И ни разу в их избе не было слышно голоса ребёнка: это ещё более усиливало их горе.

Но однажды, когда солнце заглянуло в небольшое окошко, затянутое бычьим пузырём, в доме послышался детский плач. Это у старика со старухой родился сын-батор, надежда и радость на старости лет.

И добрая семья в честь исполнения заветной мечты назвала его Иреклех, что значит «свобода».

Смелым рос единственный сын. Не по годам, а по часам и минутам подрастал он и креп. И скоро стал молодцом-джигитом. Ух, и силён же был он! Руками вековые дубы пригибал к земле, если они мешали ему пройти.

Иреклех слышал, что везде и всюду стонет и страдает народ.

Начал Иреклех думу думать. Захотелось ему узнать, отчего торжествует на земле несправедливость и почему нет счастья для простого народа?! Думал и ждал, надеялся и верил, что придёт светлая и счастливая жизнь!

— Может, после злой зимы наступит весна-красна и настанет тёплое лето? — утешал он самого себя.

Но проходили зимы, расцветали вёсны, одно лето сменялось другим, а мир не менялся. Тогда пришёл Иреклех к родителям и попросил благословить его в дальнюю дорогу.

— Пойду искать правду, справедливость и свободу! — сказал он людям.

— Найдёшь ли? — безнадёжно спросил отец.

Сын ответил ему пословицей:

— Лежачий камень мохом обрастает. Под него и вода не течёт…

Трудно было старику и старухе разлучаться с единственным сыном. Но поняли они: орлу ветер и расстояние — не помеха!

Благословив, проводили они своего джигита в путь.

Храбрый Иреклех шёл вперёд и вперёд. Трудна была дорога, до крови сбил он ноги, но всё шёл и шёл, не останавливаясь.

Как-то перед вечером решил он отдохнуть. Остановился, разжёг костёр и, согревшись, задремал. Вдруг услышал он сквозь сон отдалённый шум битвы. Джигит вскочил на ноги и бросился туда, где шла битва.

Прибежал Иреклех на небольшую поляну и увидел: лежит на траве молодой батор. Из его раненой груди струится кровь, красная-красная, и чёрную землю окрашивает в огненный цвет. Иреклех наклонился к нему. Раненый батор открыл глаза и, взглянув на Иреклеха, спросил слабым голосом:

— Кто ты? Как попал сюда?

Рассказал ему Иреклех всю правду и о своих родителях, и о том, как ушёл из дома искать свободу и счастье для народа.

И тогда сказал ему раненый батор:

— Имя моё Сюгаду, что значит — жертва. Победа не бывает без жертв, и я отдал свою жизнь во имя победы. Я долго боролся за счастье народа, но мои враги внезапно напали на меня. Я храбро сражался. Но их было много. Меня ранили. Тело моё жжёт смертельный огонь… Чувствую, что скоро наступит мой конец. Если ты и вправду добрый и зовут тебя Иреклех, то слушай: в кармане у меня есть свирель. Свирелью-Правдой называют её. Как умру я, ты возьми её и, выйдя на большую дорогу…

Не досказал Сюгаду. Посмотрел пристально на Иреклеха своими потухшими глазами и затих. Навеки затих…

Долго сидел Иреклех у изголовья Сюгаду, долго горевал… Потом над телом батора поклялся отомстить за него и отправился искать большую дорогу. Долго ли, много ли искал, много мучений перенёс, наконец, нашел.

Сел на дорогу и вспомнил слова друга:

«Слушай, в кармане у меня есть свирель. Свирелью-Правдой называют её. Как умру я, ты возьми её и, выйдя на большую дорогу…»

Что он ещё хотел сказать мне?

Думал-думал Иреклех так и не додумался. С горя вынул свирель и стал играть. И что за чудо! Свирель-Правда сама запела. И как запела! Тоненьким, печальным-печальным голосом рассказывала она о том, как тяжко живётся бедным людям, что нет ни свободы, ни счастья для народа. Свирель-Правда звала баторов на битву за свободу, за счастье народное.

Удивился Иреклех. Долго в безмолвии стоял он, слушая песню эту. А свирель всё пела и пела…

Вдруг заметил Иреклех: по дороге к нему идёт батор, стройный, высокий и могучий. Одет он в шинель, на голове — шлем, а на шлеме сверкает яркая пятиконечная звезда.

— Я батор Русский, пришел по зову Свирели-Правды. Кому пела она? — крикнул он громовым голосом.

Иреклех рассказал ему о себе и о том, для чего он вышел в путь, о друге Сюгаду, который дал ему Свирель-Правду.

— Меня Свирель-Правда разбудила от векового сна, рассказала о правде жизни. Я готов биться за счастье народное! — крикнул батор Русский.

— И я, батор Украинец, готов биться за счастье народа! — послышалось на другой стороне дороги.