Страница 49 из 51
Нет и мансардного оконца в мастерской Харламова. К брандмауэру пристроили такой же новорусский дом, но строители, чуть не лишившие художника главного — дневного света, все-таки нашли выход: теперь в мастерской на потолке, то есть на крыше, аккуратно вмонтированы два окна-люка.
В одной из литературных миниатюр, которые стал писать, и небезуспешно, Сергей Харламов, имеется родственный моему рассказу сюжет, пришедший художнику из детства, когда он, мальчишка, залез вечером в деревенский разрушенный храм на берегу Оки и там, среди следов запустения, вдруг, задрав голову, увидел над собой звезды. “Это было так неожиданно, — пишет автор, — так удивительно, что было похоже скорее на чудо”. В его храме-мастерской в центре Москвы звезд не видно, но над Харламовым виднеется все то же русское небо.
“Сердцем помню только детство, все другое — не мое”, — записал в эмиграции И. А. Бунин. Почему “все другое — не мое”? Неужели “память сердца” относится только к детству, а затем человек начинает жить другими страстями, не принадлежа себе?
Сергей Харламов, по-моему, чудесным образом сохранил свою сердечную память, не растерял ее в жизни, подкрепил и развил ее всем своим творчеством. И здесь для художника определяющими стали не бытовые подробности, не исторические коллизии, а духовные начала своей биографии.
Отсюда и название книги-альбома Сергея Харламова “Зримые ступени”, вышедшей в издательстве “Советский писатель” при участии фирмы “Большая Полянка” к 60-летию художника в конце прошлого года. Митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим в своем предисловии единственно верно истолковывает название альбома: “Зримая ступень к христианству” — ведь именно так определяют для себя суть гравюр С. М. Харламова те, кто ценит его творчество”. Лишь в одном дополню владыку, что так определяет свою судьбу и сам художник.
В чем заключается такая “зримость”? Если говорить о видимой, чисто внешней стороне, то в мастерстве, без которого было бы невозможно воплощение таланта. “Выхватить” образ из текста, облечь его в изобразительную плоть, в эскиз, да не в один, немало покорпеть, согнувшись над деревянной доской, чтобы вырезать до малейшей детальки-штриха, какой-нибудь загогулинки основу гравюры, прокатать ее валиком с краской, скрепить посредством станка с бумагой и тем самым “оживить” портрет того или иного персонажа книги или пейзаж — это и есть мастерство художника-графика, работающего в технике ксилографии. Многотрудное мастерство, где необходим запас долгого и терпеливого вдохновения. Это не росчерк карандашом или скорый акварельный мазок.
Но для Харламова, как и для многих русских художников его поколения, мастерство всегда являлось приложением к гораздо более серьезным и вечным основам творчества. Ими двигала в искусстве не техническая изощренность, их вдохновляла не только рациональная апологетика форме. Здесь с их замечательной школой обучения они могли добиться быстрых и впечатляющих успехов. В тридцать с лишним лет Сергей Харламов стал известен в Европе, получив Первую премию на международном конкурсе гравюры в Чехословакии за иллюстрации к книге Д. Свифта “Путешествие Гулливера”, выполненные в его любимой технике гравюры на дереве и отмеченные прямо-таки изысканным вкусом и щедрыми формальными приемами. И все же Сергей Харламов всей душой чувствовал, что для него такой путь узок, такой мир тесен, он стремительно искал свою, присущую только ему, содержательную основу творчества.
В книге-альбоме Сергея Харламова, ставшей удивительно современным пособием на тему “что такое подлинное искусство”, не один раз повторяется одна и та же мысль-озарение, продуманная автором до конца. Приведу ее целиком: “В основе русского реалистического искусства заложено образное видение мира. Спаситель явился нам в образе богочеловека Иисуса Христа. И в этом образе заключена вся полнота жизни, видения мира. Мир воспринимается единой идеей, которая заключена в словах Спасителя: “Я есмь и истина и путь и жизнь”.
Абстрактное искусство лишено образа, оно безобразно (и потому — безобразно) в прямом смысле этого слова. Разница принципиальная. Так что в данном случае совсем не безразлично, какие идеи выражает художник в своем творчестве, каким является его взгляд на мир — образно-христианским или безобразно-антихристианским. Поэтому, как бы ни были красивы, гармоничны по ассоциациям композиции Кандинского, они мне чужды как произведения антихристианского мировоззрения”.
Сказано это с убежденностью, строго и без той равнодушной терпимости, с которой многие современные художники относятся к новациям, к рыночному изобилию вкусов и идеалов, которые, казалось бы, можно примеривать и выбирать на любой вкус, только “раскладывай товар”. Но кому сегодня нужен настоящий художник? С кого брать пример? Кто на виду? Никас Сафронов, пишущий монструозные, хорошо проплаченные, портреты?.. Александр Максович Шилов, сделавший своей профессией “гонения” на себя — реалиста всех времен и народов? Илья Глазунов? Церетели? Их искусство уже давно, до всяких перестроек, было рыночно, а искусство Сергея Харламова и всего круга его друзей и учителей, от Федора Денисовича Константинова до Виктора Ивановича Иванова, в ы б о р о ч н о, то есть уникально и единственно, как и все истинное, отмеченное Богом.
Мне кажется, что в самоопределении Сергея Харламова как художника большое значение имела вторая сторона, другой вид искусства, от которого он отталкивался, преображая ее изобразительными средствами. Говорю о литературе. Если бы он был “чистый” творец, то его путь был бы более извилист и тернист. Литература, особенно русская классика и такие современные имена, как Леонов, Пришвин, Солоухин, “сказали” ему большее, чем братья-художники, и сказали в самом нужном для него самого направлении. Поясню это на таком примере.
На страницах книги-альбома Сергея Харламова вспоминается так называемый “суровый реализм”, “суровый стиль”, определявший в 60-70-е годы ведущее направление русского искусства. По сравнению с нынешним временем ничего там особо “сурового” не было, просто лучшие художники тех лет, молодые, “с марсианской жаждою творить”, внутренне отталкивались от чрезмерного пафоса в отображении жизни, их не устраивала нарочитая бравурность в показе будней. Но их “правда” оказалась приземленной в силу своего отрицания. Их герои были не менее плакатны, ибо были лишены духовного смысла.
Такая спорная “суровость” не могла надолго задержаться. Не знаю уж, время тому виной или сам талант художников, но каждый из них постепенно начал искать свою тему. Первым это сделал Виктор Попков, обретя себя после знаменитого цикла “Мезенские вдовы”. Долго искал свое Петр Оссовский, пока не вышел на эпическую тему державности, а Андронов так и остался лирическим мастером северного пейзажа. Сложнее с моим старым знакомым Андреем Андреевичем Тутуновым. Та юношеская воодушевленность, с которой он начинал, давно себя исчерпала, но его поиски “другого”, связанные прежде всего с религиозной темой, к сожалению, были очень субъективны и не дали ему, как художнику, зримого и сильного направления.
Для Сергея Харламова выбор был сделан раньше многих из его старших по возрасту товарищей, и весьма решительно: “Сюрреализм, увлечение молодости, дает много искусственных подпорок для того, чтобы работа была зрелищной, интересной, здесь возможна масса всяких метафор, ассоциаций, ребусов. А вот в нашем искусстве, если серьезно относиться к изображению русской жизни и мировоззрению, все это никак не идет. Все это отлетает в сторону, и ты остаешься один на один со своей душой”. И далее он уточняет: “Я убежден в том, что путь любого художника, писателя, поэта, музыканта — это не метания от соблазна к соблазну, а путь от земли к небу”. Для Сергея Харламова душа явилась как метафизическая реальность, как духовное начало, соединяющее его с Богом. Уже первый крупный цикл Сергея Михайловича “На поле Куликовом”, пусть еще и в чем-то зашифрованный, ясно это показал.
Во-вторых, в скором самоопределении Сергея Харламова большую роль сыграли его учителя. Он их слова, что называется, ловил на лету, любит вспоминать их наставления и по сей день. В книге-альбоме приведен отзыв наиболее почитаемого Сергеем Харламовым мастера-графика Ф. Д. Константинова. Среди его точно выверенных характеристик, общих рассуждений (но всегда на тему) читаем и прямо-таки по-отечески заботливые слова: “Мне как-то хотелось сказать С. М. Харламову: “Представьте себе воздушный шар, на котором следует подняться еще выше. Что для этого надо? Сбрасывать лишний груз… Так иногда и художнику стоит освободить от перегрузки главную тему композиции”. Очень хорошо, что у Харламова есть полная возможность поднять свои произведения на большую высоту”.