Страница 11 из 14
— Самолет фрицы подожгли, вот и зацепило, — нехотя ответил Григорий. Распространяться на эту тему не хотелось, и так уже замаялся писать объяснительные. Экспат откинулся назад, прикрыл глаза и сделал вид, будто задремал. А в голове все продолжали крутиться события последних дней.
Полет на «шторьхе» едва не доконал экспата. Он-то привык, что имперские аппараты обладают мощной тяговооруженностью, летят фактически на двигателе и плевать хотели на критические углы атаки, а эта винтовая птичка постоянно норовила свалиться в штопор, как только Григорий пытался задрать нос. Пока приноровился не делать резких движений, бедолага-капитан у него за спиной блеванул раза три. Ильин и без того выглядел неважно, а воздушная акробатика окончательно добила его. Поэтому дальнейший полет превратился для Дивина в форменный ад. Мало того, что сержант практически на рефлексах управлял машиной, так еще и карту пришлось читать самому. Нет, когда капитан маленько оклемался, подсказал кое-что — без его помощи экспат наверняка оказался бы неизвестно где. Вот когда Дивин в очередной раз остро пожалел об отсутствии приборов автоматической навигации — сейчас ввел бы маршрут в компьютер и сидел поплевывал.
В итоге до места назначения они добрались на последних каплях горючего. Наплевав на возможные последствия, экспат посадил самолет на мало-мальски пригодную для этого полянку, забыв подать условленный сигнал. Поэтому их с капитаном благополучно скрутили подоспевшие красноармейцы, принявшие незваных гостей за заблудившихся немцев. Хорошо еще, что вовремя подоспел особист — он-то, как оказалось, был в курсе их полета.
Ильина отправили в медсанбат, привезенные им документы — в штаб, а экспата посадили под замок в каком-то сарае, где обреталось еще несколько бойцов. На робкие протесты энкавэдэшник отреагировал вяло. Буркнул «разберемся» и был таков. Дивин решил обождать. А что, в принципе местные в своем праве — если подумать, то личность он для них абсолютно непонятная. Имелось бы удостоверение, тогда другое дело. А так… бросили и забыли. Даже на допросы несколько дней не вызывали.
У Григория создалось впечатление, что представители местной контрразведки чего-то ждут. И он даже примерно представлял, что именно — видать, в руки подобравшим его после крушения людям попало кое-что из снаряжения и оборудования сбитого «Когтя». А тот вредный старикан — Махров — сумел в нем немного разобраться и объяснить, какую ценность они представляют. Оставалось надеяться, что окруженцы будут пробиваться к своим еще долго.
На пятые сутки до него все-таки дошла очередь. Дивина кликнули на выход и отвели в сильно натопленную избу. Дали карандаш и тоненькую пачку бумаги. Велели написать подробно все, что он помнит, что видел и что знает.
— В районе, где тебя подобрали окруженцы, — терпеливо объяснял ему спустя пару часов старший политрук, проводивший проверку, разбирая каракули экспата, — действительно пропали три звена штурмовиков. Их послали уничтожить немецкую колонну бронетехники, обнаруженную нашей разведкой. Только вот беда — сержанта Дивина ни в одном экипаже не было!
— Так я никогда и не утверждал, что я Дивин, — терпеливо отвечал Григорий. — Вы же в курсе, товарищ старший политрук, что у меня после падения с памятью неважно.
— Да-да, — отмахнулся от него особист. — Командование сводного отряда указало в сопроводительных бумагах, что это они так поняли твое бормотанье. А ты про себя ничего не вспомнил за это время?
— Увы! — Экспат постарался ответить как можно более искренне. — Постоянно пытаюсь, но пока безрезультатно.
— Жаль. Ну а полет последний? Как летел, что делал, переговоры по радио, может, какие вел?
— Смутно, — осторожно сказал Григорий. — Вроде бы из-за облаков вывалился и на немцев напоролся. Они на дороге прямо подо мной оказались. На гашетку нажал, потом сразу сильнейший взрыв, вспышка перед глазами, запах гари, удар и все.
— Негусто, — постучал карандашом по столу старший политрук. — У меня, правда, имеется донесение покойного ныне политрука Залыгина. В нем он утверждает, что ты нанес серьезный ущерб фашистам и тем самым спас отряд. И капитан Ильин данный факт подтверждает. Выходит, ты герой, а, Дивин?
— Вам виднее, — уклончиво ответил экспат. — Как я могу об этом судить, если помню все фрагментами?
— Что ж, проверим, — подытожил особист. — Посидишь пока в сарае. А мы подождем, что на наш запрос из авиаполка ответят.
— Скажите, — рискнул спросить Григорий. — А про отряд наш ничего не слышно? Я когда улетал, они в бой с немцами вступили — меня прикрывали. Может, вышел кто?
Старший политрук помрачнел.
— Разгромили их, — глухо сказал он. — Окружили и разгромили. В живых никого не осталось. Местные жители сообщили, что было несколько пленных, но об их судьбе пока ничего не известно.
«Ишь ты, — сообразил экспат, — они, получается, в тыл к немцам разведгруппу забросили, раз местных жителей сумели опросить. Видать, Махров-то напел знатно. Да, странный старикан. Хотя, может, и какая-то другая причина была — не зря же, как выяснилось, в отряде рация оказалась».
Прошло еще три дня тягостного ожидания. Дивин отчаянно мерз в продуваемом всеми ветрами сарае, голодал, но стоически переносил это нелегкое испытание, выпавшее ему. Однажды его навестил врач. Осмотрел ожоги, похмыкал, а потом велел мазать какой-то вонючей гадостью из маленькой баночки. После этого другие обитатели сараюшки предпочитали не приближаться к экспату из-за резкого запаха.
Но все имеет обыкновение когда-нибудь заканчиваться. В один из дней Григория снова вызвали к уже знакомому особисту. В избе помимо мрачного старшего политрука обнаружился еще и высокий молодцеватый полковник с папкой в руках. Он весело подмигнул арестанту, чем привел того в тягостное недоумение — командир был совершенно незнакомый. Дивин внутренне подобрался. Хрен его знает, что сейчас предстоит услышать, может быть, у них тут принято шутить, когда на расстрел отправляют.