Страница 62 из 86
Глава 16 Фейерверки для Ронни
Появление на Выставке Джеймса Блюбелла не стало неожиданностью для Юй Цзияня. Скорее он встревожился бы, если бы Джеймс решил пропустить историческое событие. Однако его роскошный сюртук и низко надвинутый цилиндр бросились в глаза, едва зал стал наполняться людьми.
Поразительно, но никто не просто не узнал его — даже не пытался заглянуть ему в лицо. Когда люди успели стать такими слепыми? Занятые только собой, не замечают ничего, что творится перед самым их носом.
И вроде бы Джеймс идет на риск, появляясь в столь публичном месте, но в то же время никто не узнает в нем мальчишку, чудом спасенного из дворца.
Юй Цзиянь отвернулся, не желая встречаться с Джеймсом даже случайным взглядом. Тайна, тяжелый груз которой Джеймс против воли навесил ему на сердце, тяготила его. Все больше Цзиянь склонялся к мысли о том, что надо предупредить кого-то, кто действительно мог повлиять на ситуацию. Таким человеком мог бы быть Габриэль Мирт — с его связями в Парламенте и преданностью Бриттским островам и Империи. Но сейчас, когда каждая клеточка тела мистера Мирта была посвящена паровой машине, Цзиянь и помыслить не мог, чтобы отвлечь его. Все потом, все после Выставки — тем более что и Джеймсу явно требовалось время на подготовку.
Цзиянь подозревал также, что Джеймс явился на Выставку не только для любования запуском паровоза — количество представленных здесь новинок и достижений в области науки и техники завораживало. Человек, замысливший что-то подобное тому, что задумал Джеймс, просто не смог бы пройти мимо.
Цзиянь не подозревал, насколько был близок к правде. Перед тем как явиться в «паровозный павильон», как его успели окрестить в толпе, Джеймс Блюбелл купил несколько вещиц, осчастливив небогатых изобретателей и обеспечив себе прекрасное подспорье в выполнении плана.
Удивительно, насколько даже в Призыв Просвещения сохранялось неравенство между людьми: одни на деньги правительства запускали паровые машины, пока другие радовались сотне фунтов за устройство, позволяющее устраивать многократные салюты в разных концах… например, загородного участка.
— Все ваши фейерверки выстрелят одновременно, сэр! — говорил вихрастый юноша, упаковывая провода в бумагу. — А главное, с установкой справится даже ребенок.
— Даже ребенок? — Джеймс довольно улыбнулся своим мыслям. — Это очень хорошо… Мой сынишка будет в восторге.
— Передавайте поздравления вашему сынишке!
— Безусловно, — очаровательно улыбнулся Джеймс, отходя от прилавка.
Он был более чем убежден в том, что вихрастый изобретатель не вспомнит его лица уже через четверть часа — его прилавок пользовался популярностью. Вот что значит работать на интересы толпы, угождая низменным желаниям. Джеймс усмехнулся — ему такая роскошь была недоступна. Как и бедняге Габриэлю, который, несмотря на огромный послужной список из заключенных патентов и запущенных в производство изобретений, создавал вещи исключительно полезные обществу, словно не понимая, что общество не поймет и не оценит его старания.
Если бы Джеймс доподлинно не знал, что Мирт не смог бы жить по-другому, даже если бы желал этого всей душой, он бы счел его глупцом. Но фаэ, особенно фаэ, выросшего с определенным долгом на плечах, глупцом называть было бы опрометчиво. Если подумать, то долг Мирта рос с каждым днем с момента изгнания Андерса. Последний фаэ на бриттской земле… Фаэ, о серебряной крови которого не догадаться, глядя со стороны, а тех, кто знал правду, уже почти не осталось: Андерс и его элладская принцесса не посмеют явиться на родину из-за Права на смерть, а что до Джеймса…
Джеймс прикрыл глаза.
Дорога, которую он видел перед собой с той первой минуты, когда разъяренная, безумная толпа проломила входные двери дворца, которая снилась ему в далеком ханьском дворце, уходила в тень. Обрывалась — около ступеней Парламента, потому что в тот момент, когда Джеймс подойдет к нему, его путь закончится. Он не думал о том, что будет дальше. Выживет он или погибнет — это не имеет значения. Жажда власти и трона знакома только тем, у кого не было реальных причин отречься в пользу короны. Месть — все, из чего Джеймс теперь состоял, и он не был уверен, что после того, как взрыв сметет Парламент с лица земли, в нем самом еще что-то останется.
Возможно, ему стоит взойти на жертвенный костер и нажать на спусковой механизм детонатора, стоя в королевской мантии и короне в центре самого большого заряда. К сожалению, его план не подразумевал ни мантии, ни короны — да и где они сейчас, что сделали с ними люди, занявшие королевский дом? Его план состоял из переплетения подземных ходов под зданием Парламента, знании о его архитектурно слабых местах и огромного заряда фейерверков. Последний салют в честь Чарльза Блюбелла VII, его жены, дочерей и сыновей.
Поминальный костер, как принято у фаэ, — чтобы отдать должное серебру в собственных венах.
Вот так и выходило, что именно тогда, когда дорога Джеймса подошла к концу, дорога Мирта, состоящая из железных полос и деревянных шпал, только начала свое существование. И пусть Габриэль старается для мира, который уцелеет после того, как Джеймс свершит свою месть, — прежним мир уже не станет.
Он уничтожит уверенность народа в том, что Парламент был прав.
Он утопит лунденбурхцев в крови и нестерпимой вине за содеянное.
И в конечном итоге он уничтожит и Габриэля Мирта, чьи старания некому будет оценить. А когда Бриттские острова погрузятся в пучину анархии… Джеймса Блюбелла уже не будет ничего касаться.
Перед глазами встало зрелище армады ханьских кораблей, входящих в порт Тамессы. В памяти всплыли все те слова, что он говорил Цзияню за обедом, — о желании протянуть руку своему народу и повести его в лучший мир. Иногда он сам верил в эти слова, иногда задумывался, сколько из всего этого будет ему позволено, иногда — в такие моменты, как сейчас, — равнодушно смотрел в лицо тьме.
Если придется вести людей — он поведет.
Наденет корону. Протянет руку ханьскому императору. Примет на своей земле власть древних богов Феникса и Дракона.
Или падет замертво на мостовую. Потому что в конечном итоге это все не будет иметь значения.
Значение имеет только месть.
Юй Цзиянь неслышно выскользнул из ворот, смешавшись с толпой, и огляделся. В черном плаще и котелке, позаимствованных у Ортанса, металлические детали его лица и тела не так бросались в глаза — особенно на контрасте с тем, что он светил ими с раннего утра, приманивая зевак к паровой машине и объясняя, что к чему.