Страница 2 из 7
Ханна не отступает:
– Я лишь хочу понять, бывает ли у вас целый месяц без приступов.
– Месяц? Нет. Повезет, если неделя.
– А потом, когда они появляются после перерыва, у вас может быть один, а может быть целая куча?
– Да.
– Может, забываете выпить какие-то лекарства?
– Все хотят обвинить эпилептика. «У тебя не было бы припадков, если бы ты не забывал принимать лекарства». Так, что ли?
Но она не ведется на его провокацию.
– Нет. Скорее всего, припадки были бы все равно.
– Так и есть. Я не забываю принимать лекарства, и приступы все равно происходят.
Теперь у нас есть полная картина. К счастью, у Гэри ее нет. Если бы была, то он бы знал, что Ханна, как и я, подозревает, что некоторые из его припадков ложные. Но нужно продолжать.
– Было очень приятно познакомиться с вами, – говорю я. – Всем бы пациентам ваше отношение.
– То есть чтобы они тоже думали, что вы никак не сможете им помочь?
– Нет, я имею в виду ваш уровень понимания того, что с вами происходит.
Гэри – обладатель типичного для людей с височной эпилепсией типа личности. Он умен, в меру параноидален, за словом в карман не лезет и воспринимает все слишком буквально. Он ошибается насчет того, что мы никак не можем ему помочь.
Обычный упрек в адрес специалистов по неврологии: вы можете сказать, что происходит в мозге у человека, однако не можете ничего с этим поделать.
Я не стану пытаться опровергнуть эту идею, иначе потребуется целая книга. Например, эта книга.
В одном Гэри прав. Его разум не работает по проектным спецификациям, хотя в этом отношении он вряд ли уникален. В отделении сейчас лежат еще двадцать девять человек, про которых можно сказать то же самое.
Это место называют Бригам, сокращенно от Медицинского центра Бригама и Женской больницы – это слияние названий нескольких старых больниц, объединившихся несколько десятилетий назад: больниц имени Питера Бент Бригама и Роберта Брек Бригама, а также Бостонской больницы для женщин. Это место тянется на весь квартал, примыкая к кампусу Гарвардской медицинской школы. Рядом расположены и другие университетские клиники, включая Beth Israel Deaconess, Институт рака Дана-Фарбер, Бостонскую детскую больницу и Центр диабета имени Джослин, где проходят подготовку студенты-медики Гарвардского университета. Это целый город внутри города, ну или, если хотите, город на окраине города: целый район из стеклянных, каменных и стальных башен, занимающий восточный берег ленивого мутного канала, отделяющего Бостон от его пригорода Бруклина. Когда врач в одной из клиник или районных больниц Новой Англии, просматривая карту пациента, вздыхает и говорит: «Отправьте его в Бостон», с огромной долей вероятности пациент попадет именно сюда.
В любой будний день больницу наводняет пугающий поток пациентов, посетителей и родственников.
Многочисленный персонал также находится в этом водовороте, который в конце дня будет унесен отливом, оставляя за собой лишь спокойные редкие лужицы.
Мы находимся в одной из таких лужиц – стационарном неврологическом отделении, занимающем десятый этаж больницы. Построенное в 1980-х, здание больницы в поперечном сечении напоминает четырехлистный клевер, где каждый лист разветвляется на дюжину расположенных веером палат, каждую из которых видно с полукруглого сестринского поста. Здесь находятся пациенты с тяжелыми неврологическими проблемами. Бо́льшую часть утра они проводят в ожидании нашего визита, а остаток дня мечтают оказаться где-нибудь в другом месте, хотя лучшего, чем здесь, для них не сыскать. Именно сюда направляют пациентов с самыми странными и сложными случаями, чтобы мы с ними разобрались, потому что в больницах поменьше для этого попросту не хватает ресурсов.
Я клинический невролог и профессор неврологии. Большинство людей слабо представляют себе, что это значит, а помимо прочего, это значит, что я являюсь авторитетом в области правильной и неправильной работы мозга: речь, ощущения и эмоции; ходьба, падения, слабость, тремор и координация движений; память, умственная отсталость, задержки в развитии; тревога, боль, стресс, даже смерть. В клинической практике мое ремесло выражается в применении систематического, логического, дедуктивного метода, который в прошлом был применим ко всем областям медицины, однако теперь остался главным образом в неврологии. Парадоксальность этого метода, его уникальность заключается в том, что мои основные источники информации – мозги моих пациентов – довольно часто изменяются, иногда весьма причудливым образом, в результате болезни. Как следствие, получается невероятная, зацикленная сама на себе головоломка.
С чего начать изучение больного мозга? Единственный приемлемый вариант – взаимодействовать со спрятанной внутри него человеческой личностью.
– Вот уже месяц, как он не испытывает никаких эмоций.
Так сказала девушка пациента. Ей около тридцати лет, как и ее парню, человеку без эмоций. Достаток у них небольшой, но на жизнь хватает. Она говорит с сильным акцентом жителя Северного побережья[3] и, несмотря на дешевую одежду, обладает вербальными навыками выше среднего: она внимательно слушает, быстро обрабатывает информацию и охотно отвечает на вопросы. Они живут вместе уже пять лет. У них есть ребенок. Они смирились со своей судьбой.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я ее.
– Он не испытывает никакого негатива по поводу происходящего. Никакого гнева. Когда ему впервые поставили диагноз, у него было много проблем с гневом. Но в последнее время он был просто счастливым, не выходил из себя.
– Счастливым или просто безэмоциональным?
– Я бы сказала, довольным, – отвечает она. – Он спокойный. Раньше он смеялся, когда смотрел телевизор. Тогда я видела, что он счастлив. Сейчас нет.
– Когда он выражает эмоции?..
– Он может улыбнуться, больше ничего.
– В разговоре с вами, когда вы общаетесь наедине?
– Нет. За последний месяц он даже не пытался заговорить со мной.
– Это типично для глиобластомы, которая проникла в лобные доли, – говорю я, подразумевая его злокачественную опухоль мозга. – Значит, сейчас он в хорошей форме. Так?
– Да, на стероидах ему стало лучше. Уже давно так хорошо не было.
Я поворачиваюсь к нему:
– Можете рассказать нам анекдот, Деннис?
– К счастью, нет, – отвечает он без особого энтузиазма. Деннис выглядит равнодушным, даже когда улыбается. Его голова обрита, и по темной щетине на черепе прослеживается редеющая линия волос. На левом предплечье у него готическим шрифтом набита татуировка SICK[4].
– У тебя там столько всего крутится, столько мыслей, и в итоге ты очень неплохо соображаешь.
– Ага.
– Так чего же не хватает? Что не так в твоей голове?
Задумавшись, Деннис делает носом глубокий вдох, затем медленно выпускает воздух, но продолжает молчать.
– Тебе трудно выразить мысли словами или эмоциями?
Он не торопится отвечать.
– Думаю, эмоциями.
Я снова обращаюсь к его девушке:
– Ординаторы сказали, что вы сейчас обсуждаете переезд в хоспис. Как вы к этому пришли? Дома вы с ним не справляетесь?
– Последние недели да.
– И в чем конкретно это проявляется?
– В его поведении. Он просто меня не слушает. Он все время вставал и открывал холодильник, хотел принять лекарства. Потом просто был слегка возбужденным. Но что касается того, чтобы прекратить лечение… вчера мы разговаривали с его онкологом. Химиотерапия сильно по нему ударила. Врач сказал, что не осталось лекарств, которые не превратят его жизнь в полный кошмар. Так что разговор пошел о качестве жизни, ведь его опухоль большая и неоперабельная.
Я поворачиваюсь к Деннису:
– Вы участвуете в этих обсуждениях?
– Не в этом конкретном разговоре, но вчера мы много говорили о лечении с доктором Надгиром.
3
Регион штата Массачусетс, часть побережья между Бостоном и Нью-Гэмпширом.
4
Больной (англ.).