Восход луны

«Надо посоветоваться с Фуадом», — решил он и оставил Исмаила вместе с его компанией.

Фуад иначе и не мыслил: конечно, ехать дальше. Судья ведет себя молодцом, да и брат его пока шумихи не поднял, судя по тому, как спокойны здешние сыщики. Хотя кто знает, что он придумает завтра?

Скотный базар был огромен. Непоеные и некормленые животные, которых много дней гнали через пустыню, обессилели настолько, что даже не могли блеять. Верблюдов, овец, коз сколько угодно. Подходи и выбирай. Трудней тащить животное, потому что, чуя запах крови, оно упирается, цепляется копытами за землю, ни палка, ни пинок ногой не могут заставить его двигаться. Исмаил выбрал самого большого барана; аль-Мамун купил верблюда, но одногорбого, и дал женам пищу для нового спора.

Исмаил со своей покупкой направился на поляну жертвоприношения, где Скот не столько резали, сколько немилосердно кромсали. Кровь текла ручьем. По ритуалу мясо жертвенного животного надо раздать нищим. Но где их взять? Те, кому было нужно мясо, уже запаслись им. Ну ладно, барана зарежут, мясо бросят в канаву — это еще не так страшно. А вот если в жертву принесли верблюда, то куда девать столько мяса?..

Исмаил вспомнил средневекового философа, мыслителя, врача и юриста Ибн Рошда, теориями которого увлекался в молодые годы, в частности поддерживал его теорию двойной истины. Ибн Рошд считал, что наука и религия должны сосуществовать, распределив между собой сферы действия. Но из попытки возродить старую концепцию — примирить науку и религию — ничего не получилось. Исмаил лишь вызвал гнев духовенства, это могло плохо сказаться на его карьере, и тогда он отступил от тезиса Ибн Рошда о вечности материи и смертности души и принялся утверждать обратное. Словно желая показать, что он окончательно порвал с учением средневекового ученого, последователя Аристотеля, Исмаил выбрал сегодня для жертвы самого резвого барана. Будет на чем мятущейся душе судьи преодолеть мост через ад.

Оказалось, однако, что тащить в жару упрямого барана не так-то просто. Исмаил даже сел верхом и бил барана кулаком по курдюку, но животное, обезумев от запаха крови, чуть не сбросило своего мучителя. Вдобавок ко всему возле каждого резчика выстроилась очередь. Хоть бросай барана!

Старик аль-Мамун решил разумно: верблюда можно вести в поводу, животное податливое, доверчивое, да и есть кому подгонять его сзади в случае чего. Исмаил тщетно поглядывал вокруг — может, какая-нибудь из жен аль-Мамуна поможет ему. Куда там — все заняты жертвоприношением. Исмаил с трудом подтащил барана к резчику и замер, ухватившись обеими руками за крутые рога, как за руль велосипеда, — похоже, он приготовился мчаться верхом по узкому мосту через ад…

Слава богу, было покончено и с этим обрядом.

Чтобы завершить малый цикл, именуемый умрой, оставался последний — третий — обряд. Паломник должен обрить голову и обрезать ногти. Волосы и ногти полагалось завернуть во что-нибудь — в платок или бумагу — и зарыть в землю. Парикмахеры, а может, простые парни, вовсе не знакомые с ремеслом, вооружились бритвами, остро отточенными кухонными ножами и даже лезвиями кос. Когда один из таких умельцев принялся брить Исмаила, тот чуть не взвыл от боли. Когда пытка кончилась, голова Исмаила была в крови, но его утешало сознание исполненного долга.

Пока паломники были заняты жертвоприношением, Фуад бродил вокруг Каабы. Ему даже удалось совершить ценное открытие. Раньше Фуад верил в легенду, гласившую, будто крыша Каабы висит между небом и землей. Оказалось, это ерунда. Весь секрет в отполированной золотой кайме шириной примерно в метр. В знойный день блеск этой каймы создает впечатление, будто образовался просвет между крышей мечети и стенами. Служители святилища обращают внимание паломников на эту иллюзию и выдают ее за чудо.

Глядя на запруженные толпами улицы, Фуад не без тревоги думал о том, как они будут выбираться из Мекки. Паломники тем временем принялись готовиться к нелегкому путешествию в Муздалиф, расположенный в шестнадцати милях от лучезарной Мекки. Из улиц, переулков и дворов медленно выезжали автобусы, грузовики, легковые машины, мотоциклы. Все это вытягивалось в бесконечную колонну. Паломники залезали на крыши автобусов и там устраивались среди узлов и чемоданов. Некоторые пытались даже усесться на бамперах. Шоферы, ругаясь, стаскивали безумцев. Фуад предусмотрительно запер дверцы «мерседеса», чтобы кто-нибудь на ходу не попытался вскочить в машину.

Исмаил, так удачно пристроившийся к аль-Мамуну, был очень доволен. Паломничество, в сущности, обошлось ему почти даром: денег стоили только ихрам и жертвенный баран. Пожалуй, он даже смог бы вернуться домой самолетом, но расставаться с женами аль-Маму-на, заботившимися о нем так же, как о муже, ему не хотелось.

Дорога была утомительной. Колонна автомобилей шла медленно, люди задыхались от пыли и зноя. Далеко за полдень колонна остановилась вблизи горы Арафа на поляне, где заранее были во множестве расставлены палатки для паломников. Они стояли так близко одна к другой, что вся поляна была опутана веревками, которыми палатки крепились к деревьям. Пробираться через них — все равно что лезть через проволоку. А каково калекам и женщинам, когда они с ног до головы закутаны в ихрам?

Шаукат был наслышан об Арафе — там, если верить преданию, встречались Адам и Ева, изгнанные из рая. После райских кущ и деревьев с волшебными плодами голые склоны горы могли показаться адом… На вершине Арафы высилась беломраморная колонна — словно окаменевшая прекрасная Ева. Паломники готовились брать штурмом эту высоту. Взбираться наверх им предстояло на четвереньках. Не беда, если ссадины на ногах и руках будут кровоточить: это даже хорошо — пролить кровь на святой горе, На подступах к Арафе немало источников. Все они искусственные и предназначены для утоления жажды во время восхождения. Знающие толк в ритуале никогда не пьют из них, но иные фанатики так напиваются водой священной горы, что потом бывают не в состоянии достичь вершины. Тем, кто расположился подальше от источников, воду привозят в цистернах. Около цистерн сразу же выстраивается беспорядочная очередь, там действуют по принципу: кто смел, тот и напился.

Тут же совершается еще один обряд — раздача очистительных милостынь. К палаткам, где отдыхают паломники, подходят нищие, калеки, слепые. Если ты не запасся мелкой монетой, разоришься, потому что отказать просящему нельзя. Достаточно кому-нибудь из нищих проклясть тебя за жадность, и часть твоих трудов, увы, пропала.

Аль-Мамуну и Исмаилу достались две стоящие рядом палатки. Одна для женщин, другая для мужчин. Разлечься бы поудобнее да отдохнуть, — но куда там! Нищие не просят, а требуют исполнения долга. Среди паломников немало молодых людей. Каждый парень должен пофорсить, показать, что его магнитофон звучит громче, чем у соседа. Поляна гудит, точно осиный рой. Аль-Мамун вздремнул, но больше никому не удалось сомкнуть глаза за ночь. Исмаил читал молитвы. Иногда шум снаружи был так силен, что он не слышал собственного голоса.

Шаукат и Фуад поставили машину так, что Исмаилу трудно было их заметить: прикрытием «мерседесу» служил автобус. Измученный Фуад завалился спать, и нищим не удалось добраться до его кошелька. А Шаукат не спал и с возрастающим изумлением наблюдал за всем, что творилось вокруг. Он слышал немало рассказов о паломничестве, но недаром говорят: лучше один раз увидеть…

Девятый день месяца зу-ль-хаджа был таким же торжественным, как все предыдущие. Исмаил снова благодарил судьбу за то, что стал участником великого хаджа.

Народу становилось все больше и больше. Старика аль-Мамуна так прижало к женам, что он чуть не раздавил старшую. Впрочем, та всегда была готова поддержать мужа своим плечом, лишь бы он находился подальше от младшей. Аль-Мамун уже еле держался на ногах, но с нетерпением смотрел в ту сторону, откуда должен был появиться имам, глава исламской общины.

Сразу же после полудня имам под гомон молитв и возгласы паломников направился к вершине горы Арафа. Легко, красиво шел его белый конь, ведомый двумя мюридами; третий мюрид держал над головой имама огромный зонт, усыпанный драгоценными камнями. Зонт напоминал купол ночного неба, озаренного звездами. По обе стороны пути имама лежали и стояли калеки и слепые, верившие, что они исцелятся, едва лишь имам взглянет на них. Но имам сидел в седле, как каменное изваяние, глядя прямо перед собой.