Восход луны

Однажды он явился в два часа ночи, таща на себе матрац.

— Что это? — удивился спросонья Шаукат, открыв дверь. Ему показалось, будто матрац на спине у Фуада шевелится.

— Мой должник. Можно, я его оставлю у тебя? — отвечал Фуад с полным спокойствием, словно принес мешок лука.

— Ты с ума сошел! Что ты намерен с ним сделать?

Фуад провел рукой под подбородком и выразительно крякнул: это, видимо, означало, что должника надо прикончить. Наверное, тот не пожелал откупиться.

Шаукат понятия не имел, кто этот должник, но рассвирепел, представив, что Фуад предполагает расправиться с каким-то типом в его доме, где полно соседей. Ночь была безлунной, темной, хоть глаз выколи, но через час-другой забрезжит рассвет… Шаукат яростно зашипел:

— Убирайся ты с этим…

Фуад постоял еще чуть-чуть у порога, потом присел, подкинул повыше матрац, который начал было сползать, повернулся и пошел прочь, не сказав ни слова. Обиделся.

Утром город облетела весть об исчезновении старшего надзирателя городской тюрьмы. Шаукату все стало ясно. Пока они сидели в тюрьме, старший надзиратель почему-то сразу невзлюбил Фуада и всячески донимал его — поручал самую грязную работу в камере, за малейшее неповиновение жестоко наказывал, даже заковывал в кандалы. По его милости Фуад не раз катался по холодному грязному полу, звеня цепью, проклиная все и вся, посылая надзирателю страшные проклятия. Железо впивалось в тело, руки и ноги распухали. Каждое движение было сопряжено с нестерпимой болью.

После знаменитой сцены с поеданием газеты у Шауката появились мучительные боли в животе. Фуад позвал старшего надзирателя и попросил его помочь больному. Надзиратель только ухмыльнулся: дескать, чего захотел, и ушел.

Фуад подсел к Шаукату: «Потерпи, брат, я знаю одно лекарство. Очень помогает».

Фуад пошептался с заключенными, заручился их поддержкой. Вместе они отыскали старую рваную абаю, после чего Фуад снова забарабанил в дверь. Разозленный старший надзиратель ворвался в камеру, грозя расправой. Тут на него накинули абаю, а Фуад нанес ему такой удар, что надзиратель, вылетев в дверь, больно стукнулся затылком о каменную стену и долго не мог подняться. Очнувшись, он не рискнул вернуться в камеру и выяснить, кто его ударил, да он и так знал, кто на это способен. В тот же день Фуада бросили в карцер, похожий на могилу. Лишь по слабому свету из маленького отверстия в стене, под самым потолком, можно было догадаться о смене дня и ночи. Фуад так и не мог сосчитать, сколько дней он провел в «могиле», и после того, как его снова отвели в камеру, поклялся, что остаток жизни посвятит расплате с надзирателем.

«Это он, конечно, это он», — думал теперь Шаукат. Его охватила тревога. Вдруг кто-нибудь из соседей видел Фуада?.. О, тогда им обоим несдобровать. Как поступил Фуад со своей жертвой, неужели прикончил? Он все может, отчаянная голова, и никогда ведь не сомневается в своей правоте. А при этом добр, отзывчив, зря никого не обидит, даже словом.

Теперь Шаукат жалел, что не разрешил Фуаду войти, — предотвратил бы убийство. Шаукат метался по комнате, не зная, что предпринять. Наконец вышел из дому и направился в редакцию, в надежде узнать что-нибудь об убийстве тюремщика. Джагфар иногда звонил в участок, просил для газеты информацию о происшествиях.

Джагфара он не застал, однако об убийстве, слава богу, ничего не было слышно. Но куда делся Фуад? Словно в воду канул. В городе, в окрестностях сыщики сбились с ног, ищут надзирателя. Кого ни попадя хватают и тащат в полицию…

Прошло несколько дней. Однажды в полночь Фуад объявился снова. Слава богу, один, без опасного «груза». Все такой же улыбчивый, жизнерадостный, словно ничего и не случилось. Как бы угадав мысли друга, Фуад сказал:

— Все в порядке. — И, не ожидая приглашения, рухнул в кресло. — Устал. Получилось как нельзя лучше. Расплатился сполна. Не хотел, ивлисово отродье. Упирался, пока я его…

Шаукат понимал, о ком идет речь.

— Убил?! — и тут же понял нелепость своего вопроса. Если бы старшего надзирателя городского хабса убили, об этом немедленно сообщила. бы «Аль-Камарун».

— Зачем? Я и не собирался его убивать. Пусть коптит небо, служитель ада. Он у меня вот здесь. — Фуад сжал широкую ладонь в кулак. — Теперь нам ничто не мешает взяться за главную операцию. Фарида ждет. Я обдумал все детали плана. Целый киносценарий разработал, хоть на пленку снимай.

— Надеюсь, ты отводишь мне в этом сценарии не последнюю роль? Смотри!.. Кофе хочешь?

— Кофе? Не возражаю, но готовить буду я, чтобы понемногу вживаться в роль кахвача.

— Загадками говоришь. Переступил порог — «операция», сел в кресло — «кахвач».

— Каждому овощу свое время. Где кофеварка?

— Все там. — Шаукат кивнул в сторону кухни, а сам пошел в спальню одеваться.

Через несколько минут друзья сидели за столом, с удовольствием вдыхая аромат крепкого кофе. Фуад сделал несколько глотков.

— Не операция — настоящий приключенческий роман. И тебе отведена будь здоров какая роль. Я даже придумал кодовое название — «Черный жемчуг». Нравится?

— Отбиваешь у меня хлеб.

— Ничего. Я замесил тесто для такого большого каравая, что обоим хватит. — Заметив, как на лбу у Шауката собрались морщины, а черные брови в тревоге сошлись у переносицы, Фуад поспешил успокоить друга: — Ты не бойся, таскать на себе матрац с жандармом не будешь. У тебя роль благородная. Все рискованные ходы я беру на себя.

— Почему? Я что, не гожусь даже в саибы? Ты ныряешь за жемчугом, а я загораю на борту?

— Работы хватит на всех. — И Фуад изложил план предстоящей операции, составленный тщательнейшим образом — с учетом времени, обстоятельств, быта, работы и привычек главного «объекта». Шаукат искренне восхищался изобретательностью Фуада. — Ты берешь с собой фотоаппарат, два комплекта ихрама, одеяния паломников, — закончил тот свои пояснения, — и еды на дорогу до Мекки. А кроме того — и это самое главное — достаешь паспорта, визы, оформляешь документы. Вернувшись, ты публикуешь в газете репортаж о нашем путешествии. Мало? То-то.

— А машина?

— О машине не печалься — это моя забота. Еду в столицу: там у меня кое-какие связи. Времени в обрез. Великий гид, священный праздник, — не за горами. Мы должны им воспользоваться.

Нелегкая операция, подумал Шаукат, но и он не из трусливых. А какой молодец Фуад, сколько энергии, выдумки! Обязанности, возложенные на него, Шауката, вполне выполнимы. Джагфару только подай сенсацию. Без колебания напечатает, лишь бы повысить тираж. Он публикует даже сплетни, даже отчеты о семейных скандалах: и прибыль, и читателей привлекает…

— Фотографии — ерунда, — сказал Шаукат вслух. — Джагфара легко на это подбить. «Жемчуг» бы с крючка не сорвался.

— Я его буду ловить не на спиннинг.

— А что ты сделал… с тем? — Шаукату все-таки хотелось узнать о судьбе надзирателя.

Фуад отхлебнул кофе, рассмеялся.

— Откупился, ивлис. Хорошо заплатил — дорожит своей поганой башкой. Теперь нам хватит на все расходы по операции «Черный жемчуг»,

— Как же тебе это удалось?

— Ты думай о Фариде. Надзиратель — вчерашний день.

— А что, и Фариду придется тащить в мешке?

Фуад сразу помрачнел, отвернулся: его обидело, что друг о нем мог так подумать. Шаукат и сам понял, что сказал не то, наклонился к Фауду, обнял его.

— Извини. Я не хотел тебя обидеть. Ты разработал великолепный план, дерзновенный и точный. План ведь тогда хорош, когда осуществим, когда он составлен с учетом реальных возможностей его исполнителей, хоть и связан с риском, хоть и опасен для жизни…

— Хватит, хватит! Лишаться жизни не надо. Твоя жизнь теперь принадлежит не тебе одному. — Фуад лукаво глянул на собеседника и вернулся к деталям замысла.

Ему не сиделось на месте. Он вставал, выходил на кухню подогревать кофе, вновь возвращался и опускался в кресло, потом присаживался на валик дивана и, дымя сигаретой, все обдумывал и обдумывал вслух возможные неудачи, промахи, срывы. Он нисколько не преуменьшал опасности, на которую шел вместе с Шаукатом. Шаукат же постепенно уверовал в реальность замысла. Ему даже показалось обидным, что он будет играть далеко не самую главную роль. В конце концов, черт побери, разве он не способен на большее! Фуад успокаивал друга: