Восход луны

Отовсюду раздавались голоса:

— Захватим!

— Отберем! Земля принадлежит народу!

— Все равно земли вокруг пустуют!

— Народу надо — правительство согласится!

Администрация района выставила вооруженную охрану, чтобы обнаглевший акционер не захватил прилегающие к стройке земельные участки, на которые претендовал, прикрываясь чистейшей демагогией.

Изредка на стройку приезжала родня раиса, члены акционерного общества, приезжала лишь для того, чтобы поглазеть вокруг, ничего не донимая, чтобы походить по дощечкам, боясь увязнуть в грязи, и еще раз спросить «папу», не ошиблись ли они, отдав свои деньги на это дело.

Раис их успокаивал:

— Алюминий — белое золото. Мы живем в век авиации. В небоскребах полно алюминия — окна, двери… Потерпите. Я из вас сделаю миллионеров, будете меня помнить…

Пайщики уезжали довольные. Довольны были и рабочие, рассчитывавшие получить станки, а там, глядишь, и квартиры, ну хотя бы однокомнатные. Фуад мечтал о том же, поэтому трудился изо всех сил. На аэродроме ему не повезло, может быть, повезет здесь…

Со дна котлована поднялись фундаменты цехов, выстроились длинные ряды железобетонных столбов с ажурными перемычками. Еще стен нет, а крышу уже ставят, заливают пол бетоном, выкладывают плитками. Каждое утро, выходя на работу, Фуад замечал что-то новое, чего не было вчера, и чувствовал себя причастным к рождению большого завода.

Объясняться со специалистами-англичанами было трудно. Иногда англичанин говорит-говорит, а потом рассердится да и сам начинает размешивать бетон. На земле еще ничего. А вот наверху, где соединялись и сваривались огромные железобетонные детали… По взмаху руки, по интонации, по выражению глаз надо было понять, что следует делать. «Спецы» чертыхались, кляли арабов, как только могли. Однажды техник-англичанин отвесил Фуаду оплеуху — якобы за нерадивость. Фуад мог дать сдачи, но побоялся, что уволят и он не дождется «чистой» работы.

Он попытался, правда, пожаловаться раису, но тот лишь отмахнулся. Ссылка на то, что земля арабская, а англичане на ней «пришельцы», не произвела впечатления. Раис, разумеется, держал сторону «спецов», которых сам пригласил. Фуад понял, что тут в одиночку ничего не достигнешь; чтобы кусок хлеба не вырвали из твоих рук, надо действовать сообща, не то вырвут в два счета — дело к тому идет.

Прошло два года. Как только поставили крышу, стало поступать оборудование. Фуад надеялся, что его позовут к машинам, но англичане искали строителей «с языком» — тех, кто знает английский. Фуад под эту категорию не подходил.

«Это пока не поставят станки», — утешал себя Фуад, но уже начал кое-что понимать. Его по-прежнему держали подсобным рабочим. Между тем из грамотных и знающих язык рабочих создавались специальные производственные бригады. Фуад попытался приткнуться к ним — куда там, даже не подпустили. Выяснилось, что все местные неграмотны, бригады поэтому составляют из арабов, приехавших из других стран. Получалось странно: земля принадлежит одним, завод тоже, а работать будут другие.

Чем виноват Фуад, что не знает английского?

Учили бы — знал бы не хуже, чем пришлые.

Об этом надо было сказать вслух, пока их всех не выгнали за ворота;, должно же быть хоть какое-то равенство. В ходе пуско-наладочных работ на главном конвейере произошло разделение рабочих на «своих» и «чужих»; водоразделом служило знание английского. «Чужие», то есть пришлые, уже в цехах, на виду у англичан, а «свои» все еще копаются где-то на территории.

Что делать? Идти снова жаловаться? Бессмысленно. Фуад поговорил с одним, другим — все соглашались с его словами. Надежда, ради которой они побросали семьи и вкалывают, не считаясь со временем, таяла, словно мираж в пустыне. Фуад (не спал ночами, ворочался на голых досках и все обдумывал план действий, слова, с которыми он обратится к рабочим.

Как-то рано утром Фуад выкатил к воротам бочку из-под цемента и, дождавшись часа, когда мимо пошли рабочие и специалисты, вскочил на свою трибуну;

— Подождите, не приступайте к работе! Подождите! Я хочу сказать вам кое-что важное…

Многие шли дальше, не обращая внимания, но нашлись и такие, что остановились, сгрудились вокруг оратора, стоящего на бочке. Строители знали: Фуад — серьезный парень, он не способен на пустые выходки.

— До пуска завода осталось совсем немного. Мы поздравляем правление акционерного общества и дорогого нашего раиса. Спасибо, что на нашей земле возник новый завод. Но его построили мы, построили вот этими руками. — Фуад поднял вверх свои сильные руки. — Нам тоже должны сказать спасибо. Пуск завода будет всеобщим праздником. Пусть первый его гудок (Фуад не знал, что заводских гудков не будет) разбудит всех, кто тянется к прогрессу, просвещению. Не беда, что многие из нас еще не знают грамоты, не умеют читать чертежи, не имеют специальности. Закончим строительство, — будем учиться. Создадим свой профсоюз, он поможет нам…

Толпе не терпелось:

— Чего ты хочешь? Скажи сразу.

— Идем работать, хватить язык чесать!

— Чего я хочу? Равенства! Понимаете, равенства! Все рабочие, здешние и нездешние, должны быть равны, как перед аллахом.

— Почему ты думаешь, что у нас нет равенства?

— Нет у нас равенства. Говоришь по-английски — свой человек, получай «чистую» работу. Не говоришь… Вышло так, что жители этой земли, ее хозяева, оказались чужими лишь, потому, что не обучались грамоте, иностранному языку…

То ли раису успели сообщить о происходящем возле заводских ворот, то ли он случайно оказался поблизости, — во всяком случае, он уже стоял неподалеку от Фуадовой бочки. «Завод еще не пущен, — думал раздраженно раис, — а уже завелся бунтовщик… Ишь, горлопан, я ему укорочу язык!» Но вслух ничего не сказал, напротив, прислушавшись, изобразил на лице дружелюбие и заинтересованность Дождавшись, пока Фуад переведет дух, хозяин заговорил сам:

— А дельно толкует! Правильно, рабочие должны быть равны. У меня так и будет. Я даже правительству не позволю, не то что профсоюзу, нарушать принцип равенства.

Раис ушел только тогда, когда Фуад, выговорившись, замолчал. Но в это утро Фуада никто публично не поддержал, а через два дня он был арестован. Он никак не мог понять, за что. Сам раис при всем народе восхищался им («Дельно толкует!»), после митинга он работал, как и раньше. Рабочие подходили, пожимали ему руку, благодарили за то, что он «брал слова из их сердец», и вдруг арест…

Фуад вспоминал слова раиса: «Построим завод — золото потечет». Вот тебе и золото — решетка, через которую едва пробивается косой луч. Вышло, как на островах: нырял, нырял, а сетка пуста. Видно, беда ниточкой привязана к его ногам. Куда Фуад, туда и она, словно других нет. В океане черный жемчуг принес горе, а на земле? Невезучий он, Фуад, с самого детства. Подрос, пошел в молотобойцы за «прокорм». А какая там кормежка? Фуад ни разу не ел досыта, разве только в дни праздника, когда все забивают баранов и, боясь нарушить завет аллаха, раздают мясо беднякам. В эти дни он только и наедался, а потом опять переходил на гнилые фрукты и бобы…

Фуада повезли в суд. Следствия никакого не было, да и расследовать, собственно, было нечего. Все ясно. Фуад сам признает себя виновным в важном преступлении — в незнании английского языка. За это и получил оплеуху. До сих пор руки чешутся, не может простить себе, что не дал англичанину сдачи. Попадись тот теперь — получил бы сполна…

«Судить не шариатским, а гражданским судом!» — приказал раис, ибо не верил в строгость шариатских законов. Фуада осудили как бунтовщика и противника экономического развития страны. Подумать только: Фуад против развития страны… Какая нелепость!

Мечта получить «чистую» работу оказалась несбыточной. После суда, длившегося три минуты, Фуада препроводили в хабс. Год спустя он встретился там со старым своим другом — Шаукатом. Нет худа без добра.

Ват так Фуад надолго нырнул в тюремную мглу. Он уже свой в хабсе. Все его знают, и он знает всех.