Восход луны

О случившемся Фарида не сообщила матери, чтобы понапрасну ее не волновать. О, если бы был жив отец! Он бы примчался мигом!.. Фарида не может без слез даже вспомнить о родителях. Водоворот воспоминаний тут же подхватывает ее и уносит, как щепку, оторвавшуюся от водоподъемного колеса.

Феллах Омар, отец Фариды, мечтал разбогатеть на шарте, которую дадут за дочь, обещавшую еще в детстве стать писаной красавицей. Он назвал ее Фаридой, что означало — единственная, не имеющая себе равной, как бы заглядывая, таким образом, в судьбу ребенка. Фарида не помнит ни деревушки на берегу большой реки, ни маленькой апельсиновой плантации — источника семейного благополучия. Отец, по словам матери, два раза в год возил урожай в город и всегда продавал его оптом одному и тому же скупщику. Началась война, семье пришлось оставить страну. Омару еще повезло: на свои небольшие сбережения он сумел приобрести клочок поливной земли и поселился в деревне. «Человек вышел из земли, в землю и уйдет, с землей порывать нельзя» — часто повторял отец.

Он был беден, нездоров и выбивался из последних сил. Омар очень хотел, чтобы и дочка полюбила землю.　

Фарида подросла, пошла в школу, и тут ее начали посвящать в свои секреты замужние женщины. Особенно усердствовала в этом одна смазливая щеголиха, четвертая жена соседа.　

— Помни, — учила она удивленно слушавшую ее девочку, — однообразие убивает даже интерес к еде. Мужчины всегда ищут в женщине чего-то необычного, прежде ими не изведанного. Вот ты и кажись той, какую они ищут, старайся каждый раз быть новой.　

Щеголиха рассказала Фариде старую, как мир, притчу об одной ловкой притворщице. Эта женщина однажды заметила, что ее благоверный Асхад с вожделением поглядывает, на молоденькую соседку, навестила соперницу, когда супруга не было дома, и кое о чем с ней договорилась.　

В один прекрасный день, отправив мужа торговать мясом на базаре, молоденькая соседка тайком приглашает Асхада в гости. Она предупреждает его, что оставит дверь открытой, но, чтобы его жена ничего не заметила, наглухо закроет ставни. Сосед от радости чуть не рехнулся. Тайком улизнув из дому, Асхад перемахнул через глинобитную ограду в чужой двор, толкнул приоткрытую дверь и очутился наконец в обещанной темноте…　

Это повторялось не раз. Однажды прелюбодей захотел сделать комплимент своей подруге:　

«Счастлив твой муж. Ты не женщина — рай земной. Будь моя жена такой, как ты, я бы во славу аллаху быка заколол…»　

«Выводи быка, простофиля несчастный!» — в ярости крикнула незадачливому любовнику его собственная жена, ибо, конечно, то была она.　

Бедняга едва унес ноги и целую неделю не смел показываться ни дома, ни на людях. С тех пор в сарифе, говоря: «Он заколол быка», — имеют в виду, что кто-то оскандалился перед собственной женой.　

— Поняла? — Соседка-щеголиха, кончив рассказ, залилась так весело, будто поведала о собственной проделке.　

— Поняла, — шепотом отвечала Фарида, хотя не поняла ровно ничего. Интерес к замужеству в ее душе уже пробудился, но то, что рассказывала соседка, как-то не волновало.　

В пору полевых работ вся семья выезжала пахать и сеять. Отец, жалея дочь, не давал ей трудной работы. Фарида лишь отмеряла палочкой на борозде места, где надо было делать лунки для семян. Она втыкала и втыкала палочку в рыхлую землю, а сама думала: «Что это значит — каждый раз казаться новой?..»　

Начинался полив; тут Омар терял покой, он даже ночевал в поле, чтобы не пропало ни капли отпущенной общиной воды. Вместе с другими мужчинами он поднимал воду с помощью архимедова винта — приспособления, известного еще в Древней Греции. Иногда применялось не менее старинное средство — шадуф, что-то вроде журавля, стоящего над рекой. В последние годы Омару удалось уговорить соседей соорудить на общие средства сакию — большое водоподъемное колесо, приводимое в движение с помощью живого тягла. Омар целыми днями не выходил из воды: вбивал сваи, ладил бревна, приделывал к колесу черпаки. Колесо поначалу разорило пять семей, но зато потом все были вознаграждены — каждый год приносил три урожая.　

Самым радостным праздником для Фариды был сбор дыни. Фарида наслаждалась пряным ароматом сочных, золотистых плодов. И в арбузах она знала толк, мать, прежде чем разрезать арбуз, советовалась с дочкой, спелый ли он, и радовалась, убедившись, что Фарида словно вовнутрь арбуза глядит — никогда не ошибается.　

Наладилось дело с поливом, и отец взялся за рис. Доходная культура, на нее всегда есть спрос на городском суке — крытом рынке. Теперь Омар и вовсе не вылезал из воды, а под бахчу, к огорчению Фариды, отвел лишь совсем небольшой клочок земли. Поездки в город с арбузами и дынями теперь стали совсем редки. Для Фариды же они были сущим праздником. Чего только не увидишь на базаре! К груде больших зеленовато-черных плодов то и дело подходят покупатели, прицениваются:　

— Почем?　

Фарида еще издали могла сказать, кто настоящий покупатель — с деньгами, а кто просто любопытствует, но всем отвечала одинаково приветливо. Иногда отец уходил куда-нибудь, оставив дочку одну с товаром. Фарида и тогда не терялась.　

Разборчивый покупатель требовал, чтобы девочка, сидевшая на самом верху кучи, подала ему то один, то другой арбуз; выбрав, он подносил арбуз к уху и стучал по нему, давил, проверяя, хорош ли. Фарида и так знала, что все арбузы и дыни у нее зрелые, но, чтобы угодить покупателю, готова была сколько угодно перебирать плоды.　

После распродажи отец давал дочке денег — купи себе, мол, что захочешь. Это был верх блаженства. С несколькими грошами Фарида заходила во все лавки — особенно в те, где продавались ткани и украшения. Требовательная покупательница, она просила, чтобы ей показали то одно, то другое, то третье, Купцы знали, что девочка ничего не купит, но добродушно подчинялись — стаскивали сверху рулоны с тканями, разворачивали, показывали, потом из-под прилавков доставали другие. Фариде нравилось все. Ей хотелось обязательно купить столько, чтобы хватило и маме и ей на одежду (на абаи), — вот только недоставало денег. Она подолгу простаивала у витрин ювелиров, мысленно примеряя украшения. Сколько тут соблазнов — только настроение себе испортишь! В конце концов покупала какие-нибудь недорогие сладости, усаживалась в повозку и лакомилась, пока отец заканчивал торговлю.　

— А эта хорошенькая девочка не продается? — шутили прохожие, ласково поглядывая на Фариду.　

Фарида смущалась, прикрывала лицо, а у самой сердечко колотилось от предчувствия близкого и таинственного счастья — того, о котором так непонятно рассказывала соседка. В эти минуты почему-то вспоминалась школа, словно ее жених был там…　

Отец тоже радовался, что дочка у него так хороша, — глядишь, затмит красотой сверстниц. Таким сокровищем уж наверное соблазнится какой-нибудь богатый жених. Жаль, не палестинцем он будет. Палестинцы большей частью в поселениях для беженцев, разбросанных по свету. Из одного такого поселения Омару бог помог выбраться. Вспоминая о времени, проведенном там, Омар всякий раз вздрагивал.　

Мать рассказывала Фариде, что когда-то ее муж мечтал о сыне. Уже тогда болезнь легких подтачивала силы Омара. Ему хотелось воспитать наследника и передать ему хозяйство, а сам он, глядишь, и пристроился бы к какой- нибудь нетрудной работе вроде присмотра за сакией. Когда мать носила Фариду под сердцем, старухи предсказывали, что у нее родится дочь; отец сердился на них, называл кощунством попытки разгадать божий промысел. Но будь он шиитом, он пошел бы в десятый день месяца муххарама — день убийства халифа Али — с процессией огорченйя, несмотря на то что знал случай, когда один мусульманин, возглавив в этот день траурное шествие Аза Камат, зря надел черную рубаху и понапрасну в исступлении бил себя по плечам и по спине цепью. Пророк не послал ему сына, его усердие не было замечено.　

Омар понимал, что он сам недолговечен, что вместе с ним прекратится род аль-Баяти. Он горевал, что уже и так потерял Палестину — родину отцов, теперь его семя исчезнет без следа.