Страница 100 из 111
— А знаете, если бы даже разрешили, я не пошел бы.
Я смотрел на него с удивлением.
— Знаете, не могу забыть того холода… от солдатика Феди. Как-то страшно.
Ночь наступила рано.
Где-то отбивали склянки, и неизменно вслед за спокойным исконным боем рынды разносился по бухте чужой и чуждый грохот: каждые полчаса немцы методично посылали сюда снаряд из своих севастопольских «Берт». Взрыва этого снаряда ждали теперь так же привычно, как боя склянок.
В кают-компании вертели кино: «Три друга». Лесорубы. Сплав. Молодость. Любовь… Бог мой! Какая отдаленная эпоха!
Ровно стрекочет аппарат, живой луч волшебно голубеет над головами. У самого экрана прямо на палубе уселись вестовые, а на экране меняются кадры очередного киносборника: войска Красной Армии проходят по улицам Москвы… угрюмые горы Мурманска… противотанковая батарея поражает приземистую машину с отвратительным клеймом фашизма… подводные лодки выходят в море…
Снаряды осадной сверхтяжелой батареи размеренно ложатся вдоль по берегам бухты от Павловского мыска к вокзалу и потом обратно.
Успели докрутить фильм.
Освещение в кают-компании притушено. В небольшом уютном салоне неукротимые козлогоны могучими ударами потрясают стол.
— Залп!.. Дробь!.. Белое поле!..
— Точно. Забил. Считайте рыбку.
Взрывы приближаются. Пятый… шестой… седьмой — совсем близко от корабля.
— Великое противостояние, — острит Усышкин.
Двадцать один час… двадцать один час тридцать минут…
Опять взрыв.
— Прошел мимо, — говорит король козлогонов Визе, откидываясь на спинку кресла.
Ложится последняя, с шиком пригнанная к крапчатой дорожке кость домино, и головы игроков поднялись, в глазах оживление.
И вот после короткого потрескивания и шуршания слышен голос диктора:
«От Советского Информбюро… В последний час…»
ТУМАН
Во второй половине мая обстановка в Крыму резко изменилась к худшему: все, что приготавливалось и накапливалось за зиму для наступления и выхода через Крымский перешеек на Украину, в тыл ростовской группировки немцев, — войска, вооружение, боезапасы, даже кадры гражданской администрации — все было потеряно в результате массированной многодневной атаки вражеской авиации, которой все еще мы не могли противопоставить свои воздушные силы.
Керченский плацдарм был нами оставлен.
Севастополь оставался один, лицом к лицу с мощной армией Манштейна. Вся авиация противника обратилась теперь на осажденную крепость.
По всему было видно, что немцы решили повторить опыт прошлогоднего штурма Перекопа и недавней «воздушной осады» Керчи — брать Севастополь с воздуха.
Каждый выход наших кораблей в море немцам становился известен. У крымских берегов корабли выслеживались воздушной разведкой, на подходе к Севастополю — чаще всего на фарватере среди минных полей — корабль встречали бомбардировщики и торпедоносцы. Германские батареи держали под огнем подходы к бухте.
График рейса в Севастополь строился с таким расчетом, чтобы в Севастополь прийти ночью, разгрузиться и до рассвета выйти в море.
Первый же рейс «Скифа» по новому графику навсегда остался у нас в памяти. Перед, этим походом мы не были в Севастополе недели две.
…Яркое солнце на камнях Севастополя. Отчетливо оттененные холмы. Над бухтами дым, и бухты и самый город еще вдалеке, справа долго тянется низкий берег Херсонеса с оставленным позади пустынным маяком. Вдали горы Балаклавы. Приоткрываются и снова уходят за берега полные жизни и морского труда военные бухты — Камышовая, Казачья, Стрелецкая, и вот уже ясно видны квадратные амбразуры Константиновского равелина.
У боновых заграждений покачивается дежурный катер, и город, взобравшийся на холмы, увенчанный широкой круглой башней панорамы Рубо, перед нами.
С бака стараешься рассмотреть — не видно ли тонкой фигурки в красном берете у колонн Интернациональной пристани? А может, возвращение корабля замечено со скамейки на Приморском бульваре? Отовсюду видны в Севастополе его голубые бухты и корабли, ставшие на бочки. Если на берегу и проглядели знакомый корабль, когда шел он на свое место, то все равно тот, кому нужно об этом узнать, скоро узнает. И тогда уже наверное: только выпрыгни из баркаса на деревянный настил Интернациональной — и первое, что увидишь перед собою в тени старых колонн, — неизменный красный беретик…
Увы, не эти ожидания волнуют черноморцев теперь!
Первая мысль: какие новые препятствия встретит корабль на подходе к базе? Обстановка меняется за время, пока корабль идет от Новороссийска. Вчера фашистские батареи действовали издалека, сегодня могут бить прямой наводкой.
И точно — уже на переходе я принял радио о том, что немцы обстреливают фарватер и самый вход в бухту.
С болью думаешь о городе, терзаемом фашистским железом, и вдруг вспоминается утро в Арбузной гавани в Одессе: поскрипывающие дубки, горшки с цветами на обугленных подоконниках, обнаженные стропила, раздавленный дом Фесенко… Где-то он теперь, простодушный рябоватый Фесенко? Где нашел он свою матросскую славу? Еще в Батуми Фесенко был списан с корабля в морскую пехоту.
Как знать, стоит ли еще над Севастополем башня панорамы, а на берегу Артиллерийской бухты — нарядный дом Института Сеченова? Увижу ли на своем месте серокаменное здание Музея Севастопольской обороны, чем-то особенно милое моему сердцу? А тут вспомнились раздетые усатые манекены…
В эту ночь в бухту мы не прошли.
Густой туман задержал нас в море. Было принято радио: дальше двигаться нельзя, эсминец, шедший перед нами, подорвался на мине.
Навстречу «Скифу» к подходной точке выслали тральщик, но и эта мера не помогла, с мостика нельзя было разглядеть даже полубака. Море обнаруживало себя только плеском волны.
В тумане гудят вентиляторы, тысячи людей устроились кто как успел: под шинелькой, поближе к нагретым кожухам труб, у раструбов, откуда несет машинным теплом.
Движение корабля угадывается по частым поворотам. В ходовой рубке уютно пощелкивают штурманские приборы. Дорофеев сосредоточенно работает, удерживая корабль в заданном квадрате, за пределами которого угрожают минные поля. На столе перед ним беспрерывно дергается лапка одографа, накладывая на карту петлю за петлей, — это путь корабля, блуждающего в тумане.
Так проходит ночь.
Но и вторую ночь корабль остается в море. Блеснет звезда, покажется из тумана узкий, заселенный красноармейцами полубак, и новая полоса тумана опять закрывает небо, море и корабль.
Наутро мы получили маленькое развлечение: в нескольких кабельтовых сигнальщики увидели плавающую мину. Попробовали расстрелять ее — не удалось. Спустили «четверку». Либман и два бойца отправились к миме с подрывными патронами. Весь корабль с интересом и волнением следил за шлюпкой. На море было не менее четырех баллов, и шлюпку и мину заметно качало. Один удар шлюпки о колпак — взрыв. Но, как позже выразился враг лирики минер Митя Либман, «все обошлось гладко, поэтично» — закрепили патрон, подожгли фитиль.
— Шлюпка отвалила! — прокричали с мостика.
И через минуту вырос озаренный мгновенным пламенем тяжелый водяной букет, донесся грохот взрыва. Букет постоял над морем, все более темнея, потом всею своею тяжестью обрушился на волны, и только дымная летучая кисея еще свивалась с пеленой тумана.
Вот и все развлечения, других происшествий не было. Правда, за эти двое суток я успех проиграть Усышкину несколько партий в шахматы.
Запас пресной воды на корабле кончался, нечем было харчить красноармейцев, они имели свой запас провизии только на переход.
Ко всему прибавилось новое серьезное беспокойство. Из-за неисправности холодильников засолились котлы.
В эту ночь много поработал командир котельной группы рыжий Вася Костылев.
Жена Костылева, такая же, как и он сам, рыжая, лохматая и большеротая, — ее портретами была заполнена вся костылевская каюта — оставалась в Севастополе и не соглашалась уезжать, кажется, по причинам романтического характера.