Остров русалок

Тут воздух прорезал резкий металлический звук свистка. Семеро японцев посмотрели в том направлении, откуда донесся звук. Сержант отпустил Ми Чжа, развернулся и зашагал к отверстию в стене. Пятеро солдат двинулись за ним по пятам. Шестой — тот самый, который до этого пятился к стене, — подобрал листья, сунул их в мешок и поспешил за остальными. Они вышли на олле и двинулись в сторону от берега.

Ми Чжа упала на землю и застонала. Я подползла к ней. Мать вскочила на ноги и просвистела несколько нот, пронзительных, как птичий крик, чтобы предупредить остальных женщин, работавших в полях. Позже мы узнали, что двух женщин арестовали, но на тот момент нам надо было позаботиться о Ми Чжа. Матушка отнесла ее к нам домой и раздела, с помощью теплой воды отлепив одежду от израненных ног. Я держала подругу за руку и шептала: «Ты такая храбрая. Ты спасла матушку. Ты нас всех защитила», — хотя вряд ли эти глупые слова хоть как-то облегчили ее боль. Ми Чжа крепко жмурилась, но из глаз все равно струились слезы. Она еще долго плакала, даже после того, как мать намазала раны мазью и перевязала ей ноги чистыми тряпицами.

На следующий день к нам в дом явились, шагая под дождем по грязи, уже другие японские солдаты во главе с лейтенантом. На этот раз мы были почти уверены, что они пришли за матерью. А может, хотели отомстить нашей семье. Самый старший из моих братьев взял столько малышей, сколько смог, вывел их из дома через заднюю дверь и перелез с ними через стену. Я сидела на полу возле подстилки Ми Чжа. Ей было так больно, что она, похоже, не замечала окружающей суеты. И все же я не хотела ее бросать, что бы ни случилось. Боковые ставни были подняты, так что я видела, как солдаты разговаривают с отцом. Наш дом записали на него, но не отец был главой семьи. Утешать плачущих малышей он умел лучше матери, но к опасности и стычкам не привык. Как ни странно, обращались японцы с ним вежливо — во всяком случае, для оккупантов.

— Я так понимаю, ваше поле было попорчено и кое-что… забрали, — сказал лейтенант. — Я не смогу вернуть вам уже съеденное.

Говоря все это, лейтенант осматривал двор: кучу теваков у стены дома, камень, сидя на котором отец любил выкурить трубку, стопку перевернутых мисок, из которых мы ели обед, — японец словно прикидывал, сколько людей тут живет. Внимательнее всего он оглядел мать, пытаясь ее оценить.

— Прошу прощения за проступки женщин моего дома, — сказал отец на ломаном японском. — Мы всегда рады помочь…

— Мы не злодеи, — перебил его лейтенант. — К смутьянам нам приходится относиться сурово, но мы тоже мужья и отцы.

Лейтенант говорил сочувственно, однако это не значило, что ему можно доверять. Отец прикусил ноготь. Меня злил его напуганный вид.

Лейтенант дал знак одному из солдат, и тот бросил на землю мешок.

— Вот вам компенсация, — сказал японец. — В будущем постарайтесь следовать нашему примеру: держите женщин дома.

Исполнить подобное требование было невозможно, но отец с готовностью выразил согласие.

С того дня матушка перестала ходить на занятия и собрания. Она уверяла, что руководство кооперативом отнимает слишком много времени, чтобы вдобавок участвовать в демонстрациях, но на самом деле она просто хотела нас защитить. Меня преследовали страх и унижение. Нам казалось, что сейчас самое тяжелое время в нашей жизни: оккупация, сопротивление и репрессии. А стремление Ми Чжа защитить мою мать окончательно укрепило нашу дружбу. С того дня я знала, что могу доверить ей собственную жизнь. И матушка думала так же. Только у бабушки сердце так и не смягчилось, но она была уже старая и неохотно меняла мнение. Так или иначе, к тому времени, когда нам с Ми Чжа исполнилось пятнадцать — а Ю Ри потеряла себя, — мы с подругой были близки, как две палочки для еды.

ПУЗЫРЬКИ ЖИЗНИ

Ноябрь 1938 года

Наша жизнь после несчастья с Ю Ри никак не изменилась. Даже До Сэн вернулась в бульток. За один лунный месяц мы ныряли в течение двух периодов по шесть дней — когда месяц нарастал и когда убавлялся. Прошло еще семь месяцев, и я стала плавать гораздо лучше. Теперь я могла нырять вертикально вниз, пусть и не очень глубоко, а если сделать серию коротких толчков, то выходило вполне приличное расстояние. Я стала понимать, насколько тщательно мать обучала нас с Ми Чжа. Когда мне исполнилось десять, матушка отдала мне свои старые подводные очки — они у нас были одни на двоих с Ми Чжа. В двенадцать лет мать научила нас собирать подводные растения, не повреждая корни, — чтобы зелень потом снова выросла — точно так же, как на обычных полях. Теперь с каждым днем я все лучше замечала на дне моря будущую добычу. Я легко различала бурые водоросли, вакаме и морскую траву, да и замечать опасных подводных тварей, будь то ядовитая морская змея или медуза, от укуса которой тело немеет, я тоже научилась гораздо лучше.

— Не просто рисуй в голове карту морского дна, — наставляла меня мать солнечным осенним утром по пути в бульток, — но еще и запоминай свое положение в пространстве. Нужно все время понимать, где ты находишься относительно лодки, берега, своего тевака, Ми Чжа, меня и других хэнё. Учись разбираться в приливах, течениях и больших волнах, в том, как луна влияет на море и на твое тело. Важно осознавать, где ты находишься в тот момент, когда легкие начинают требовать вдоха.

Я стала привыкать к холоду и меньше дрожала, постепенно приняв этот неизбежный аспект жизни хэнё. Я гордилась своими достижениями, но вот морское ушко мне пока ни разу не удалось даже заметить, не то что добыть — а в улове Ми Чжа их было уже пять.

Мы подходили к тому месту на олле, где обычно встречались с моей подругой, и мать замолчала. Мы никогда заранее не знали, будет ли она на месте. Если дядя или тетка вдруг нашли ей занятие, оно считалось важнее всех прочих дел, и мать не могла вмешиваться. Если Ми Чжа болела, если родичи ее избили или заставили таскать воду из источника в двух километрах от дома просто потому, что считали себя вправе мучить сироту, заранее мы ничего не знали.

Наконец мы свернули за угол олле и увидели Ми Чжа.

— Доброе утро! — поздоровалась она.

Я почувствовала, что матушка расслабилась.

— Доброе утро, — отозвалась я и улыбнулась, подходя к подруге.

— Давайте радоваться ближайшим шести дням, — заметила мать, — потому что вода пока вполне терпимая. Скоро придет зима…

Ми Чжа покосилась на меня. Каждому, кто знал мою мать, было очевидно, насколько она изменилась после несчастного случая с Ю Ри. Именно поэтому остальные ныряльщицы почти не дразнили ее тем, что я пока не принесла ни одного морского ушка. Иногда кто-нибудь все же подкалывал ее: «Что ты за мать, если не можешь…» или «Главе кооператива стоило бы научить свою дочь…». Но насмешки обычно обрывались на полуслове: болтунью пихала в бок другая ныряльщица или тему разговора поспешно меняли на мужей, приливы или ожидаемый шторм. Все берегли матушку — пока очередная хэнё в минуту бурного веселья не ляпнет неосторожную фразу, — поскольку теперь ей тяжело давалась ответственность за кооператив. Тут таилась опасность: известно, что может случиться с хэнё, которые слишком много думают о травмах или гибели коллег. Призраки, чувство вины или горя способны сбить ныряльщицу с толку и заставить ее совершить ошибку. Мы все знали женщину с дальнего края Хадо, которая стала пить вино из забродившего риса после гибели своей подруги и как-то раз настолько потеряла ориентацию в пространстве, что волна швырнула ее на острую скалу. Бедняжке сильно распороло мышцы ноги, и больше она не могла нырять. А еще у одной соседки сын умер от лихорадки, и она позволила волнам унести себя в море. Была и ныряльщица, на месячные которой приплыла стая акул.

Теперь, глядя на мать, я видела, как измучили ее тревога, физическая боль от работы под водой и усталость от заботы о таком количестве человек. И отдыхать ей было некогда — после возвращения с работы в полях, подводных или наземных, нужно было переделать еще кучу дел, в том числе покормить моего четвертого брата, здорового младенца месяцев восьми. Солнце все так же вставало по утрам, семью все так же приходилось содержать, жизнь продолжалась, но работа от рассвета до заката стала выматывать.