Страница 37 из 111
На допрос пришли немногие: отец, Даг, Эмануэль с Тулле и мы с Альриком. Даг заместо Кнута. Эмануэля позвал Эрлинг, а жрец потащил за собой Тулле. Люди отца вместе с Рысью и Вепрем отправились за Полузубым. Хотя мы еще не знали, чего ждать, но опытные бритты пригодятся в любом случае.
— Отвечай!
И звонкая затрещина отбросила Мокрую спину назад.
— Погоди. Не спеши. Не так спрашивать надо, — неожиданно вмешался Эмануэль.
— Да чего ждать? Засунуть пятками в костер, защебечет как соловей, — угрюмо сказал отец.
— С ласкою надо, с ласкою. Дай мне белоголового бритта и полдня. И он всё расскажет. И кто его хозяин, и кого в гости ждать…
Я покосился на Мамирова жреца. Тощий и нескладный, он смотрел на Мокрую спину с доброй улыбкой и потирал обрубки пальцев.
— Ладно.
— Только лучше, чтоб никого больше не было. А если кто захочет посмотреть, так пусть сядет в уголок и молчит.
Дага отправили за Живодером, отец, сплюнув, ушел из сарая, а я, Тулле и Альрик решили остаться.
Не дожидаясь бритта, Эмануэль сел рядом с Мокрой Спиной и негромко заговорил.
— Здесь, на севере, живут самые отважные воины из всех, кого я видел. Они не боятся смерти и не боятся запачкать руки кровью, да вот в пыточном деле не сильны. Им лишь бы кого убить! Чуть что — рубят пальцы и ноги, тыкают раскаленным железом, рвут зубы. Это больно! Но зачастую слишком больно. На пятой руне можно выдержать многое, но такие, как ты, легко впадают в забытье. А вот на юге, в Валланде, я видел подлинных мастеров пыточного дела. Они могут дарить боль бесконечно, при этом она не наскучивает, не утомляет и не затихает, а накатывает волнами, и каждая следующая волна сильнее прежней. Валлы даже разделяют палачей на карловых, хускарловых и хельтовых. Я не видел, как пытают хельтов, зато часто наблюдал за пытками карлов. Как думаешь, сколько продержишься? Давай начнем с простых вопросов, пока не пришел Живодер. Хорошее у него прозвище, яркое! Он любит боль. И он мастерски управляется с ножами. Так скажи мне, как тебя зовут?
— Мьёлль! Меня зовут Мьёлль! — чуть ли не рыдая, сказал Мокрая Спина.
И его вонь усилилась. Наверное, я выбрал неверное прозвище. Вонючка подошло бы больше.
— Мьёлль. А меня — Эмануэль. Это не первое мое имя. А твое первое? Или раньше тебя звали иначе? Когда ты родился? Весной? Летом?
— Летом! Я родился летом!
Зачем он каждый раз повторяет свои ответы?
— А назвали тебя Мьёллем(1). Это было настолько плохое лето?
Дверь отворилась, и вошел Живодер. Жрец быстро объяснил ему что-то на бриттском. Я уловил лишь «кровь», «нож», «боль» и «медленно». Бритт кивнул, и его лицо вдруг переменилось. Глаза потемнели, рот растянулся в болезненной улыбке. Повеяло холодом и безумием. Мы ощутили это даже из дальнего угла сарая. А Мокрая Спина и вовсе попытался отползти.
— Знакомься, это мой друг Живодер. Он не понимает нашу речь, потому ты можешь умолять его, просить, обещать любые сокровища, он не ответит. Говорить нужно только со мной. Только я могу остановить его! Только я могу защитить тебя от него! Как тебя зовут, Мьёлль? Какое имя дал тебе отец?
Я не понимал, зачем столько слов. Проще и впрямь засунуть пятки в огонь и спросить, кто нанял этого Мьёлля. И кто должен прийти? Сколько? Когда? Чего добиваются? Но Эмануэль не спешил и всё говорил, говорил, не давал даже слова вставить. А пока говорил жрец, Живодер неспешно срезал одежду с Мокрой Спины. Сначала рубахи, потом обмотки, потом штаны. Мьёлль пытался отползти, один раз даже вяло взмахнул рукой, но бритт легко подтащил его за ногу.
Потом Живодер что-то спросил у Эмануэля, тот покачал головой и снова обратился к Мьёллю:
— Знаешь, что он спросил? Он спросил, не стоит ли снять с тебя кожу, а потом жир. Но пока рано, ведь так? Если сразу снять с тебя кожу, Живодер не сможет сделать многого другого. В Валланде придумали разные приспособления для пыток, здесь их нет, но мы что-нибудь придумаем.
Мокрая Спина молчал. Тогда жрец коротко приказал бритту. Живодер вытащил железный гвоздь, схватил Мьёлля за руку, положил кисть на полено и начал медленно вворачивать квадратный штырь в большой палец. Вворачивать не только в кожу и мясо, но и в кость.
— Это я! Я всё придумал! Я всё устроил! Захотел получить Сторбаш! — завопил Мокрая Спина.
— Я разве об этом спрашиваю? — мягко удивился Эмануэль. — Я всего лишь хочу узнать твое имя. Настоящее имя.
Когда Живодер дошел до ладони, мы узнали многое о Мокрой Спине: и имя, и деревню, где он родился, и что он любит есть, и как спать. Но он продолжал утверждать, что Йора и Сивого нанял сам.
Тогда жрец спросил у Тулле, какие нити он видит.
— Нитей много, но толстых всего три. И все они идут в одно место. А еще две отличаются от третьей, посветлее, что ли? Нет, не так. Там везде страх, но к двум примешивается что-то. Забота? Жалость?
— Кто на другом конце нитей? Расскажи. Это твоя семья? Побратимы? Это твой хозяин? Или твои дети сейчас у твоего хозяина? Он тебе не доверяет? А что будет, когда он узнает, что Йор и Сивый пропали, и ты вместе с ними? Пощадит ли он твоих детей? Или решит, что ты его предал?
Вопросы Эмануэля не заканчивались, не смолкали крики Мьёлля, не останавливался Живодер. Одним гвоздем, уже изрядно затупившимся, бритт истыкал несчастного карла, проделал в нем уйму дырок, поднимаясь по рукам всё выше и выше. Раны он затыкал глиной, которую попросту выковыривал из земляного пола. Затем уже на истерзанной руке бритт осторожно срезал небольшие пласты кожи, подергал за обнажившиеся сухожилия и тонкие нити нервов. На ногах он решил действовать иначе. Там Живодер кости дробил рукоятью ножа, начиная с пальцев. При этом голос Мамирова жреца оставался ласковым, терпеливым, будто Эмануэль не хочет вредить Мьёллю, будто жалеет его и переживает из-за каждого удара.
И к вечеру Мокрая Спина не выдержал.
— Это Скирре. Это всё Скирре! — подвывал Мьёлль, с ужасом глядя на разбухшие побагровевшие ступни.
Жрец махнул, и Живодер отступил.
— Это он. Я не хотел.