Страница 25 из 93
По графским виноградникам, зеленеющим к западу от Ганнаса, ходило в это мглистое промозглое утро немало окрестного народа: как простые жители пригорода, так и замковая прислуга. Всех испугали белые узоры на траве и крышах, всех взбудоражил пар изо рта. Остериго Энуэллис не возражал против любопытных в своих владениях; то там, то тут слышался его зычный голос: граф рассказывал огорченным крестьянам о древнем, родом с Детеныша рецепте вина, для которого и нужны «хорошенько промерзшие на лозе плоды, с ними оно будет сладким и душистым, и продать можно втридорога». Граф казался бодрым, но Элеорд улавливал нервозность в его тоне. А вот поспорить не мог: ледяное вино на порядок превосходило все, что он когда-либо пробовал, по вкусу. Просто делать его сложновато, вряд ли его выйдет много, ведь некоторые гроздья успели почернеть и стать непригодными для какой-либо обработки… и, конечно, виноградник ― не единственное окрестное угодье, пострадавшее от заморозков. Где-то еще не успели собрать хлеб и апельсины ― более капризный урожай. А значит, и того и другого будет на столах меньше.
— Он так старается… ― тихо сказал Идо.
Он тоже смотрел на графа, который сейчас стоял с женой где-то в десятке шагов и говорил с самим хозяином виноградника: уверял, что не винит его в недосмотре и тем более в капризах природы. Пальцы графини Ширханы перебирали бледные мелкие ягодки на одной из лоз, но есть она не решалась: явно боялась за ребенка.
— Должен сказать, это лучший граф, какого я встречал за время путешествий, ― признался Элеорд шепотом.
Он не врал: после смерти родителей судьба заносила его в разные места, но мало кто из аристократов, даже при дворе короля, ему правда нравился. В большинстве своем знать старалась предельно удалиться от народа, обрядиться в самые кричащие тряпки и обобрать ближних до нитки. Мало кто любил читать или занимался науками; единицы путешествовали, чтобы посмотреть, как живут соседи; еще меньше кто мог увидеть бревно в собственном глазу. И, конечно, графы и бароны обожали омерзительные, безвкусные, нереалистичные портреты ― чтобы дети с румянцем во всю щеку, чтобы дамы с глазами в пол-лица, чтобы мужчины с плечами дровосеков и талиями ос. Попав к скромному, спокойному, еще совсем молодому Остериго и на первом же балу услышав проницательножалостливое «У вас, видимо, рано не стало семьи, да? У меня вот тоже», Элеорд был поражен. Внешне этот юноша казался столь же изнеженным и искусственным, сколь прочие, но суть его отличалась. Раз за разом он то ли ронял, то ли отбрасывал эту маску ― когда, например, кидался играть с собаками посреди двора или кружил на руках свою первую жену.
— Жаль, не он наш король, ― пробормотал Идо. ― Жаль, короля не выбирают.
Элеорд покосился на него с интересом, в который раз подумав: детей стоит заводить хотя бы ради того, чтобы они озвучивали твои тайные мечты. Те самые, говорить о которых тебе самому уже не позволяют возраст, статус, здравомыслие и любая другая шелуха, облепившая с ног до головы. Выбирать короля — о, как многие на Общем Берегу уже мечтали об этом! Другой вопрос… из кого? Слишком много в мире бревен.
— Ой, мой светлый, поосторожнее в выражениях, ― подначил Идо Элеорд. ― Кто-то может и донести, сам ведь знаешь, какое отношение сейчас к роду Незабудки.
— Ты, что ли, донесешь? ― Идо лукаво усмехнулся, и, не удержавшись, Элеорд дернул его за прядь у виска. Он даже вообразить подобного не мог, а потому праведно возмутился:
— Что ты такое выдумываешь? Я не настолько боюсь своих талантливых учеников.
Где-то он опять оступился: Идо закусил губу, резко сжался, и едва ли это был стыд за неудачную шутку. Казалось, настроение его испортилось. Глаза забегали по обледенелым лозам, по земле, по фигурам людей, мелькавших там и тут возле плетней.
— Или просто ученики не настолько талантливы… ― он сказал это словно в сторону, искренне и убито. Вот же невозможная, непонятная голова!
— Светлый мой. ― Элеорд поймал его за локоть, бесцеремонно сорвал еще пару сладких заснеженных ягод и протянул. ― Немедленно ешь. И прекращай нагонять на меня тоску, видишь же, и так тоскливо. Я лишь к тому, что есть много куда более занятных способов уничтожить человека, нежели донос. Доносы гадки, и до них я бы точно никогда не опустился.
— Извини. ― Идо потупился, забрал ягоды. Какое-то время завороженно разглядывал ледяную паутинку на них, только потом стал аккуратно есть. Брал самыми кончиками пальцев, явно боялся, что сок брызнет на одежду. Поняв, что Элеорд строго за ним наблюдает, Идо вскинулся и все-таки улыбнулся. ― Да. Я согласен. Я тоже.
Ну конечно, «тоже», Элеорд почти не сомневался, что воспитал его правильно. Снова отчего-то вспомнились отец и его бродяжки. Те, конечно, были глазами и ушами городской стражи, но, насколько Элеорд знал, никогда не доносили ― например, на знакомых. Единственные доносы, с которыми Элеорд столкнулся при жизни родителей, были… на него самого. Отцовские мальчишки обожали рассказывать покровителю о проступках сына, а проступком в глазах Орлока ди Рэса могло стать что угодно. Например, пропущенное ради этюда занятие по фехтованию или попытка подсмотреть за купающимися девушками и зарисовать их. Лишь став старше, Элеорд понял, что те доносы были не со зла. Просто каждый из оборванных детей мечтал хоть на миг оказаться на его месте. Ведь у него, при всех сложностях, была лучшая на свете семья. Одна из тех, которые, рухнув, не поддаются воссозданию.
К Идо и Элеорду подскочили еще несколько приходящих учеников, закутанные и раскрасневшиеся. Поздоровавшись, они возбужденно заговорили о винограде. Видя, что беседа клеится без него, Элеорд решил ненадолго оставить их: пройти вперед, перекинуться парой фраз с графом, как-то ободрить его, почему нет? Можно, например, уверить, что снежное вино ― чудесная идея. Или предложить зарисовать этот пейзаж, чтобы потом вспоминать странные заморозки как приключение, а не как неблагое знамение. В конце концов, это правда красиво ― искры, туман, серебро и легкий хруст земли под ногами. Но Элеорд успел сделать навстречу Энуэллисам только два-три шага.
— Ой, извините! ― Кто-то врезался в его бок. Вздрогнув, но чудом устояв, Элеорд опустил взгляд, и мимолетное раздражение мигом схлынуло, сменившись теплом.
— Привет, Вальин, как ты? Куда так спешишь?