Путь наверх. Бессмертная

– Нет! – живо отозвалась Ария.

Она услышала шорох, поняла, что царь встал со своей жёсткой постели. Вспыхнул факел, прогнав сумрак в комнате. Феанор подошёл к ней, зажёг светильник, стоявший у кровати, повесил факел на стену, сел на постель.

– Спи, – голос его звучал мягко, вкрадчиво, – не бойся меня. Я тебя не трону, покуда ты будешь спать. И потом тоже, – добавил, пресекая готовый сорваться с её губ вопрос, – жрецы придут утром, и больше не будут докучать. Живи свободно, Ария, ходи, где тебе хочется, делай, что желает твоя душа, я не буду мешать тебе и ничего от тебя не потребую. Ради свободы моего народа ты отдала свою свободу – это дорогая плата.

– Благодарю тебя! – Ария приподнялась, села рядом. – Расскажи мне о Дагоне, Феанор, – попросила она.

– Страшишься битвы? – царь в упор смотрел на неё, и в этот раз синие глаза его не смеялись.

Ария увидела, как загорело под морскими ветрами его лицо, как лучатся мелкие морщинки в уголках глаз. Он держался беспечно, презрительно к перстам Судьбы, но за свою недолгую жизнь повидал и познал многое.

– Нет, Феанор, не страшусь, – ответила Ария, – я, верно, должна бы бояться, но страха нет.

– Признать свой страх – это не слабость, это сила духа, что дана не каждому, – голос его звучал спокойно и серьёзно.

Он больше не растягивал слова, говорил свободно и легко, как думал. Он совсем не походил теперь на того царя на пиру – вальяжного, разодетого, глядящего на мир с хитрым презрением. Теперь это был другой царь, радеющий за судьбу своего народа и за судьбу своей царицы. – Хорошо, что нет в твоём сердце страха, Ария, – сказал он, – а вот я боюсь за тебя, – прямо и просто сознался Феанор.

– Ты же на пиру сказал, что я справлюсь! – удивление было в её голосе. – А теперь что же, сомневаешься? А на пиру сказал мне неправду?

– Ты справишься, – уверенно ответил он. Отвёл прядь волос, упавшую ей на лицо, взял в свои пальцы, подержал, погладил и отпустил, – священные книги никогда не лгут, – добавил Феанор, – Дагона сразит последнее лунное дитя, рождённое от самой красивой любви, что когда-либо познала наша Земля. В тебе сокрыты тайные силы твоего небесного отца, Ария, и огонь горячего сердца твоей матери. Но когда я смотрю на тебя, – тревогу услышала она в голосе царя, – страх хватает меня за горло. Я забываю всё, что слышал прежде и чему верил, когда вижу тебя перед собой. Какой из тебя воин против Дагона, Ария? Ведь ты на соплях ещё поскальзываешься, царица моя!

– Верно, надо было сразиться с тобою, царь, чтобы ты понял! – вздохнула девушка. – Нешто надо превратить в ристалище эту комнату? Тогда крови здесь будет столько, что жрецы нам точно не поверят! – невесело рассмеялась она.

Феанор смотрел на неё, и волнение таяло в глубине его синих глаз, и Ария вдруг почувствовала неудержимое желание взять в свои ладони его израненные шрамами и расписанные хной руки.

– Я не хотел обидеть тебя, моя царица, – уверил  Феанор, и, будто угадывая её мысли, сам взял её руки в свои и крепко сжал, – я знаю, Последний из Ордена Сов учил тебя, и твои ладони удержат самый тяжёлый меч. Ты не можешь быть слабым воином.

Теперь, когда он ничего от неё не требовал, и она ничего не должна была ему, её не пугали прикосновения его рук, напротив, были приятны.

– Ты ничего не знаешь о Дагоне! – вздохнул Феанор, глядя ей в глаза.

– Так расскажи мне о нём! – Ария придвинулась к нему ближе и он, хоть и слово давал не трогать её, обнял, привлёк к себе, так бережно, так мягко, что последнее недоверие растаяло в ней, и она прильнула головой к его плечу, слушая его рассказ.

– Дагон – это проклятие острова Форс, – царь опять слегка растягивал слова, но сейчас речь его звучала иначе, не с надменной издёвкой, а искренне, отбросив всё напускное, мелодично, плавно лилась, будто песнь скальда, – Дагона породил Посейдон в наказание людям. Человек возомнил себя в гордыне своей хозяином всего сущего и разрушал всё, до чего только мог дотянуться.

Будучи властелином того, что ходит по земле, он не насытил алчное своё сердце и обратил свой взор к морю. Без числа было множество выловленных им редких рыб и морских гадов, сундуки наполнялись отборными жемчужинами, ломались ветви кораллов ради дорогих безделушек, а обломанный коралл уже никогда не вырастет заново… Берега завалили гниющими трупами акул, убитых ради добычи акульего зуба и печени. Мёртвых китов бросали обратно в море, забрав китовый ус и жир, и чайки терзали зловонные, разлагающиеся на солнце туши.

Смотрел на эти бесчинства Посейдон, и гнев закипал в сердце Морского Бога. И когда возжелал тогдашний царь острова Форс – Асвальд Меднолобый получить трезубец Посейдона и на пиру бахвалялся, что станет вызывать морские грозы, чаша терпения Властелина Морей и Океанов переполнилась.

Ударил Посейдон золотым трезубцем в скалу в самом сердце Океана, и из огня, воды и камня породил Дагона – полурыбу-получеловека, чудовище со щупальцами осьминога вместо рук.

Страшную дань наложил Дагон на жителей острова Форс. Каждую весну требовал он дюжину самых красивых девушек и юношей, которых забирал с собою в море, и никогда уже не видели они голубого неба и весеннего солнца, и безутешны были родители их в горе своём.

И Асвальд Меднолобый, и все цари, что правили после него, поднимали свой флот против Дагона, но всякий раз терпели поражение. Никому не под силу было сразить его. Я тоже оказался бессилен со своими кораблями.

– Почему, Феанор? – у Арии слипались глаза, сказалась усталость напряжённого дня, и голос царя долетал до неё будто издалека. Она пригрелась в его руках и почти дремала.

– Он неуязвим, моя дорогая, – пояснил Феанор, – его не берёт ни меч, ни камень баллисты, ни копьё. В последней битве с Дагоном я погубил лучших своих людей и едва сам не лишился головы.

Я пробовал всё. Десять лет лучший кузнец Острова ковал самый прочный меч, а когда клинок был готов, он раскалил его докрасна и погрузил в грудь Кеннета – дьявола в человеческом обличии, самого свирепого пирата, что когда-либо орудовал в моих морях.

В последней битве мой флот потопил его корабли и пленён был мною Кеннет. Он был сильным воином, не знающим страха, не умеющим отступать, и его дух перешёл в меч, и клинок получил его имя – Кеннет…

Надеялся я, что, обладая таким духом – хитрым, изворотливым, злым и жестоким, храбрым до безрассудства, сразит меч Дагона, но тщетны были мои надежды. Клинок, откованный из дюжин полос закалённой стали, разбился о грудь чудовища, точно ледяная сосулька, сорванная с крыши сарая для забавы мальчишкой. Тогда я чудом остался жив, потеряв треть моего флота в битве с Дагоном.

И я обратился к Руанской королеве, встал перед нею на колени, умоляя дать мне Меч, что Закалён в Пламени Ада и Разит Без Промаха, тот меч, что принесла она из Белой Пустыни, когда вошла в Святилище Ангела Света с Последним из Ордена Сов. Но королева отказала в моей просьбе. Она сказала, что владеть Мечом может лишь тот, кто сумел взять его из сердца святилища Ормузда.

А потом она рассказала мне о тебе, Ария, о том, что ты – то последнее лунное дитя, о котором говорили древние книги, – рука его легонько коснулась лунной отметины на её плече – родимого пятна в форме полумесяца, – ты – та самая девушка, которая войдёт в море и сразит Дагона, освободив мой народ от страшной дани. Пришло твоё время, Ария – время решающей битвы.

– Какой он – Дагон? – спросила она, из последних сил борясь со сном.

Феанор бессознательно подтянул её к себе ближе, обнимая, устраивая удобнее, как засыпающую на коленях домашнюю кошку.

– Дагон страшен до отвращения, моя милая. У него лицо человека, белое, бескровное, как рыбье брюхо, и глаза тоже рыбьи, круглые, белые, пустые, мёртвые… И рыбий рот с множеством мелких, длинных, острых, точно иголки, зубов. Грудь у него тоже человеческая, но вся заросшая крепкой рыбьей чешуёй. Хотел бы знать я, из чего откована его чешуя, о которую разбиваются многослойные стальные клинки! Руки Дагона – это щупальца осьминога, длинные, серые, скользкие змеи. Он хватает, опутывает этими щупальцами, как верёвками, и тащит к себе, и впивается в горло своими длинными острыми зубами и пьёт кровь, покуда не выпьет всю, до последней капли… А вместо ног у него громадный рыбий хвост…