Страница 3 из 4
В сорок втором немцы не зверствовали. Мишка свободно говорил на украинском и патрули, когда это не комендантский час, его не трогали.
Мать Мишки погибла, когда они пытались эвакуироваться, а отец был на фронте.
В сентябре сорок второго, они перебрались с дедом в Ростов к двоюродному брату деда. А в январе сорок третьего, дед Мишки умер.
Но, когда Ростов освободили, начали освобождать, Мишка оказался на территории наших войск и его отправили в тыл. Так он и оказался в суворовском.
Костя эвакуировался с родителями в самом начале войны, но мать погибла при бомбёжке, а об отце тоже не было ничего известно. О том, что отцы и Мишки и Кости погибли, они узнали уже в детдоме Саратова.
Вообще, я попал в суворовское училище по блату. Мой батя, Юрий Кириллович, сапожник, гитарист и художник-копировальщик, в сорок третьем году работал в какой-то секретной группе. Да такой секретной, что домой его вообще не отпускали. Жили мы тогда в Перми. Нас эвакуировали из Днепропетровска с каким-то авиазаводом.
После эвакуации нас с мамой поселили в квартире Елены Владимировны. У нас с мамой была комната. А когда у мамы нашли туберкулёзную палочку, я оказался в контакте. У меня палочки Коха (ТБЦ), не обнаружили. Меня и хотели забрать в детдом.
Вот тогда, когда мы с мамой пришли к бате на свидание, я и сказал, что хочу в суворовское. Тогда их начали организовывать для сирот.
Разговаривали мы в присутствии какого-то лейтенанта, и батя сказал, что поговорит с начальством.
Как он сумел это начальство убедить не знаю, но проверив мою физподготовку и знания по математике, меня приняли.
Начальство бати, озаботилось судьбой сына очень нужного работника. Что там отец им рисовал, я даже близко не представлял.
На меня, сначала, все смотрели косо. Я не был сиротой. Меня приняли «по знакомству». Хотя какое это знакомство?
– Привет! – сказал Мишка. – Как ты?
Я и Мишку и Костю хорошо помнил. Но потом наши пути разошлись. По окончанию суворовского я вернулся домой, а что было с ними, я не знал. Мы не переписывались.
– Как доиграли?
Летящий в сторону ворот мяч, было последним, что я тогда запомнил. И я запомнил, что потом над этим посмеивались. Дескать, попал под молнию, потому что испугался, что пропущу банку. Банкой называли гол.
Ребята засмеялись.
– С ним всё в порядке. – Сказал Мишке Костя.
– Счёт не изменился. Все испугались и понесли тебя в медпункт. Думали с тобой всё. Кажется, мяч пролетел мимо ворот.
– Повезло. – улыбаясь, сказал я.
– Когда тебя отсюда выпустят?
– А где моя форма?
В футбол мы играли в трусах и майках, сложив форму на траве, в виде штанг ворот.
– В казарме. На твоей кровати.
– Тогда можно от сюда сдриснуть.
– А вдруг тебе станет хуже. – сказал Мишка. – полежи до вечера. Перед отбоем мы будем ждать тебя у входа. Лежать ведь всё равно, здесь или в казарме.
– Ладно. Скучно здесь. Вот газету читать начал.
Ребята опять рассмеялись.
– Гляди-ка, как молния помогла. Ты ещё математику начни учить. – смеясь сказал Костя.
– Вот, как раз думаю начать.
– Ну всё. Уморил. – смеясь сказал Мишка.
По математике я был, наверное, лучшим, но любви к ней не испытывал. Просто она мне тогда легко давалась.
Тут в палату вошла нянечка.
– А вы что здесь, сорванцы делаете? Спрашивать у врача нужно. Бегом отсюда!
Мишка и Костя, подмигнув мне, ушли.
Несмотря на нормальные ощущения в теле, ходить я самостоятельно смог только через день.
А вот теперь обложившись учебниками по математике, я и вспоминал, что и как меня учили решать. Ни матрицы, ни дискретную математику или сферическую геометрию, здесь использовать было нельзя. Да и привык я использовать компьютер. Тригонометрия? А школьную я почти не помнил. Так что нужно переучиваться. Отбор 4 сентября.
И я начал.
С ногами действительно были проблемы. Ходил я как пингвин. Но учится это не мешало. Тогда, в первый раз, я в основном ворон считал и мечтал, как стану генералом на следующей войне.
В этот раз всё было по-другому.
Учить грамматику я по-прежнему не любил. А вот читать книги по программе, было интересно. В прошлой жизни я их так и не прочёл.
С ребятами из училища мне тогда сдружится по-настоящему так и не удалось. Я был чужаком. У меня оба родителя были живы. Моей тогдашней эмоциональной чувствительности, не хватало. Не мог я тогда осознать, что такое быть сиротой.
Футбол тряпичным мячом, был верхом моей социализации в коллективе. Я стоял или на воротах, или защитником.
Мишка и Костя? После сентябрьского конкурса по математике, я был в суворовском ещё месяц. Потом работа бати закончилась и он, забрав маму и меня, переехал в Днепропетровск. Было голодно.
Поселились мы у его брата. В полуподвале 16 квадратов на две семьи. До 1950 года еле сводили концы с концами. Варили мыло. Переваривали туалетное мыло со щёлочью. А баба Ира, мать моего бати, продавала его на базаре.
Потом брат бати строил себе дом в Амур-Нижеднепровском районе. И через год, он перебрался туда, оставив полуподвал нам.
К этому времени, я окончил 10 классов, после суворовского это было не сложно, и поступил в университет, на физмат. Там и начал интересоваться программированием. Ассемблер, Алгол и Кобол, стали первыми языками моей программисткой работы. Потом я выучил фортран и понеслось.
Батя с мамой построили себе квартиру, как самозастройщики, от кроватной артели, где батя был председателем профсоюза. Полуподвал оставили мне с молодой женой.
Потом с женой мы разошлись. На мой подвал супруга не претендовала. Я стал работать в вычислительном центре и получил однокомнатную квартиру.
Жизнь завертела меня, не слишком балуя, но и не слишком огорчая. Хотя…
В 1962 умер батя. В 1989 умерла мама. А в 1991 умерла моя страна.
Но это будущее, страшное будущее, было в прошлом. А пока я, пользуясь, сначала освобождением по болезни, а потом окончанием занятий полностью переключился на математику.
Я зубрил её и всё что я старался сделать, так это не вызвать какого либо изменения, которое могло бы изменить ход событий.
К экскурсии в Сталинград, среде 24 июля, я был уже вполне здоров.
Экскурсия прошла обычно. Я видел в хрониках и более ужасные кадры. Во-первых, я старался на всё реагировать той своей реакцией, которую я помнил, а во-вторых, учитывал то, как на ситуацию реагировали другие курсанты.
На обратном пути, после того, как мы покинули Сталинград, мы остановились у хвойного перелеска для оправления естественных надобностей. В Сталинграде общественных туалетов не было. Ничего кроме развалин там не было. Как и в прошлый раз, я взял газету и прошёл чуть дальше остальных.
Немец лежал там, где я нашёл его в прошлый раз. Труп немца. В прошлый раз я позвал командира группы.
Думаю, что это изменение, на общей истории до сентября не скажется. Потому что в этот раз я никого не звал.
Я вытащил из кобуры убитого пистолет. Кобура была закрыта плотно, и оружие не заржавело и выглядело совершенно работоспособным.
Люгер Р08 с номером 793.
Я открыл магазин. Там оставалось пять патронов. В стволе патрона не было.
Патроны я высыпал в карман. Пистолет засунул за пояс брюк сбоку, и заправив сверху рубаху, пошёл к машине.
До училища добрался без приключений.
За прошедшее время все уже привыкли, что я не хожу играть в футбол, а занят математикой. И когда днём я шёл в класс, в казарме даже во время каникул мог находиться только дневальный. И ни кого моё поведение не удивляло. Врач называл это – «психологическая травма».
В классе я был один. Я научился разбирать и собирать свой пистолет. Проверил его работоспособность, взводя и стреляя без патрона. Я надеялся, что в нужный момент он не подведёт.
Летом учил математику и ловил рыбу. Рыбу ловили все. А по вечерам рыбу жарили на костре. Голодным было тяжело заснуть.