Страница 8 из 16
«Элика? – позвал он и прислушался. – Кто же ты?»
Никита решил, что ещё одна чашка кофе будет не лишней. Стараясь не слишком углубляться в вязкие размышления о кошмарном «Флуструкте» и непонятно откуда взявшейся Элике, пошёл к плите. Отсутствие ответов утомляло. Кофе убежал, потому что Замеров задумался и понял про себя одну вещь: в последние годы он слишком закостенел в плане чувств. Он не знает, как это – любить по-настоящему. Это была реальность иного порядка.
Вспышка!
Звенит колокольчик у дверей. Пришёл ненасытный гном…
Никита стоял в тёмном коридоре. Никаких видимых источников света вроде ламп не было, но всё чётко просматривалось в полумраке. Смотришь, словно через прибор ночного видения, только без зелёного спектра. Под ногами пружинил грязный ковёр. Старые, выцветшие обои в цветочек потрескались и висели лохмотьями. Очертания, формы, линии, всё окружение казалось немного скособоченным. Неправильным. Изломанным.
Никита огляделся, понимая, что он во сне. Удивления нет: сознание воспринимало все странности как само собой разумеющееся. Беспорядочный ворох мыслей не давал как следует сосредоточиться на чём-то одном. В голове словно порхал рой мотыльков. И этот звук… Шелест крылышек.
На всём протяжении длинного, тёмного коридора по стенам были развешаны картины. В старинных рамах, с облезлой позолотой. Изображения на полотнах слегка расплывались, но разобрать их не составляло труда. Они изображали события Нового Завета, точнее – различные моменты казни сына Бога. Лудифика.
Никита подошёл к одной из картин и дотронулся до неё пальцем. Ощущение было таким, словно он ткнул в натянутый капроновый чулок. Палец отпружинило. Появилось мерзкое ощущение неправильности – и не только от тактильного контакта с податливым холстом. Было ещё что-то… Это как в полной тьме почувствовать гнилостный запах разложения и наступить в нечто скользкое и мягкое. Даже не видя предмет, ты знаешь, что это какая-то гадость.
Никита сделал шаг назад. Чуть наклонился, всмотрелся в картину перед собой и понял, откуда взялось тошнотворное ощущение неправильности происходящего. Изображения на картинах… Хотя чего он ждал? Это же очередной кошмар! Здесь всё должно быть неправильно-жутким, омерзительным. В этом сне причиной оглушительного ужаса были полотна с более чем неприятным содержанием.
Лудифик на картинах выглядел охваченным счастьем. Прямо одержим безумным весельем! На первом полотне он улыбался стражникам, которые бичевали его плёткой-семихвосткой. Подмигивал им. На втором он, казалось, даже подбадривал их, судя по глумливому выражению на истерзанном лице.
Никита медленно пошёл вдоль стены, всматриваясь в богохульную экспозицию. Вот Лудифик хохочет, когда, уложив его на распятие, в руки и ноги вбивают гвозди. Вот он целует копьё стражника, которое только что пронзило его рёбра. Уже вися на кресте, он озорно показывает язык своей матери, которая стоит в толпе с равнодушным лицом, неприлично ковыряясь в ухе. Пытается плюнуть в одного из двоих преступников, распятых рядом с ним. Наклонив голову вбок, терновым венцом почёсывает плечо.
Никита дошёл до последней картины в ряду. Она была особо омерзительной. Здесь изображался Лудифик после воскрешения и вознесения, но он находился не в Царстве Божием, а в адском пекле. Среди полыхающего пламени и сотни терзаемых душ, стоя на коленях перед дьяволом, он с очевидным удовольствием делал ему минет.
Замерова затошнило от страха. Только сейчас пришло полное осознание, что он уснул и оказался в очередном кошмаре, и эти мерзкие картины – далеко не всё, что ему уготовано. Мысли-мотыльки разлетелись, оставляя лишь одно – ощущение животного ужаса.
Внезапный стук заставил Никиту обернуться. В дальнем конце тёмного, вытянутого на сотни метров коридора он увидел дверь. Лучик жёлтого света пробивался через глазок, расположенный на уровне глаз.
«Я сплю… – произнёс он, но голос расплылся и утонул в вязкой тишине. – Мне надо проснуться…»
Настойчивый стук в дверь повторился, а следом визгливо крикнул злой детский голос:
– Впусти меня!
Как это бывает во снах, Никита медленно пошёл вперёд, шаг за шагом волоча тяжёлые ноги. Зачем? Разве самым естественным желанием не было пуститься наутёк? Нет. Его действия аргументировала непонятная надобность – дойти до двери и посмотреть на ненасытного гнома, о котором он уже знал.
Тройной грохот в дверь: тук-тук-тук!
– Впусти меня, я тебе говорю! – закричали снова. – Открой!
Голос определённо принадлежал ребёнку – мальчику лет восьми или десяти. Тонкий фальцет содержал в себе столько пылающей ненависти, что, казалось, может растворить дверь ментальным ядом.
Тук – тук – тук.
Шаг. Ещё шаг. Словно идёшь по пояс в воде. Ковёр под ногами начал влажно хлюпать. Ноги проваливались по щиколотку, как будто в грязь, и каждый раз вытаскивать их было всё сложней.
– Последнее предупреждение, ублюдок! – сказал мерзкий голосок. – Впусти меня!
Никита подошёл к двери. Ручка была выполнена в форме головы уродливой горгульи. Потрогав её шершавую поверхность, он сделал ещё шаг и подошёл вплотную.
Тук! Тук! Тук! Дерево сотрясалось от ударов существа по ту сторону.
«Ненасытный гном… Это он пришёл ко мне… Пришёл, чтоб вырвать мне все зубы, поджарить их и съесть. Ведь все знают, как злобные карлики любят зубы! Особенно молочные, детские… Родители знают про это ужасное существо. Знают, что оно может прийти к их детям! Поэтому они убеждают своих чад добровольно отдать выпавшие зубки мерзкому существу, чтоб он не настиг их сам. Вуалируют это исчадие ада доброй зубной феей…»
ТУК! ТУК! ТУК!
Удары в дверь стали мощнее. Замеров даже представил, как гном с размаху всаживает свои кулачки в дощатую поверхность. А потом удары внезапно прекратились. Секундное затишье пугало сильнее, чем минуты, когда существо верещало и ломилось внутрь, требуя его впустить.
Ручка в форме головы горгульи скрипнула и начала медленно поворачиваться. Никита видел, как заострённая морда плавно подбирается к выемке, где дверь стопорил шпингалет. Стоит ей дойти – и замок откроется, впуская злобного любителя жареных зубов. Ручка прокрутилась по часовой стрелке почти до конца, а потом вдруг резко вернулась в прежнее положение. Парализованный от страха Никита даже не сообразил, что надо что-то сделать.
Тук! Тук! Тук!
Удары в дверь возобновились.
– Впусти меня!
Казалось, перегородка сейчас рухнет: петли опасно трещали. Мелкие щепки отлетали, не падая на пол. Они продолжали парить в воздухе, словно в невесомости. Никита, превозмогая парализующий страх, наклонился и приник к дверному глазку. Кем бы ни был этот мерзкий гном, он обязан его увидеть! Самый сильный страх – тот, которого не видишь. Домыслы ужасны тем, что в отсутствии визуального контакта человек начинает представлять свои самые жуткие кошмары. Вот почему Ктулху так популярен, хотя Лавкрафт не описал своего монстра ни в одной из книг.
Никита увидел лестничную клетку. Немного необычную и искажённую. Дверь напротив покрывал зелёный дерматин. Там тоже был глазок. И в него тоже кто-то смотрел. Освещение было тусклым, но Замеров смог разглядеть всё: стены с облупленной синей краской, выложенный чёрно-белой мозаикой кафельный пол, ржавые трубы под потолком… Всё виделось в округлой призме «рыбий глаз», и Никита, наконец, заметил его. Невысокий мальчик стоял перед дверью, опустив руки по швам. Он уставился в одну точку – прямо перед собой. Казалось, гном смотрит сквозь деревянную преграду в район живота Никиты. Босой, в каких-то старых обносках, волосы спутаны, торчат в разные стороны, как перья вороны…
Тук! Тук! Тук!
Откуда взялись эти глухие быстрые удары, если мальчик не поднимал руки? Он даже не шевельнулся. И не разомкнул губ. Но мерзкий голос из-за двери произнёс:
– Я предупреждал тебя, сукин сын! Теперь держись!
Никита хотел отойти от двери. Развернуться! Бежать, что есть сил, по длинному тёмному коридору! Подальше от этого ужасного существа…