Сказки народов Бирмы

Обычная коллизия в чинских сказках — отношения мужа и жены (а не представителей разных поколений родственников, как часто в сказках, построенных на конфликтах в семье), передача власти вождем племени, борьба племен. Любимая тема, с которой начинает разворачиваться сюжет, порой стандартный, — жена оказывается в опасной ситуации вследствие нарушения запрета мужа, особенно запрета выходить за пределы «своей» территории (деревни, дома). Это встречается и в волшебной сказке, и в этиологической сказке о животных. Внешний противник — обычно чужой мужчина, внутренний — женщина (вдова или колдунья). Во всем этом поражает простота и социальная обусловленность сюжетов бытом чинов — воинственных горцев, часто вступающих в вооруженные столкновения, воюющих деревня против деревни, горные чины с долинными и т. д. Присущ чинам и такой распространенный и у их соседей сюжетный ход — чужак узнает о красоте жены героя по ее волосу, выловленному в реке.

В целом комплекс прост и архаичен, самостоятельных сюжетов мало, и они связаны с местными реалиями (иглы дикобраза). Многочисленные архаизмы (испытание по воле жены, коллизии, связанные с браком по любви) перемешаны с влиянием поздних бытовых сказок аустроазиатского происхождения, таких, как сказки о третейском суде, претерпевшие, кстати, в чинской среде значительные искажения и упрощения. Рассказ о капкане на дереве — яркий пример искажения и чрезмерного разъяснения социально не обусловленного сюжета, заимствованного извне. Зато в «своих» архаических сюжетах проявляются очень интересные слои ранних верований, сказавшиеся, например, в том, что доброжелателя-помощника убивает не противник, а сам герой, чтобы получить чудесное средство.

Религиозной основой ряда сюжетов является культ предков, духи (не боги) не играют заметной роли, возможно, они — более позднее явление в тибето-бирманской среде.

Другой народ тибето-бирманской языковой семьи, чьи сказки включены в сборник, — качины. Это земледельческий, экономически и культурно сравнительно развитый и многочисленный (около 300 тысяч человек) народ. У качинов уже сложилось феодальное общество, давно существует городская жизнь, шире распространен буддизм. Область на севере Бирманского Союза, населенная качинами, прочнее связана с населенными бирманцами долинами, чем многие другие горные области страны. Тем не менее буддизм, столкнувшийся здесь с формирующейся собственной классовой религией качинов, еще не стал преобладающим видом мировоззрения. У качинов явственно ощущается бирманское культурное влияние.

Формирование собственной религии привело к систематизации и усложнению качинской мифологии, что довольно легко можно проследить по сказкам сборника. Имеется много мифов о культурных героях, о происхождении различных предметов и их названий. У качинов много легенд, волшебных сказок; их социальная среда — большие деревни, племена, феодальные княжества; образ короля связав с чужими странами, как у инта. Есть у качинов и бытовые сказки, много сказок о животных, как ранних, этиологических, так и поздних, близких к эзоповским.

Сюжеты качинских сказок разворачиваются с ситуации недостачи, сформулированной в принципе так же, как у инта; как и у инта, есть смешанные, с нашей точки зрения, сюжеты. Действие происходит в стране качинов, по отношению к которой страна бирманцев рассматривается как соседняя, наряду с Индией и Китаем. Знакомство с миром — шире, часты такие реалии культуры, как письменность, портреты и пр. В семейных отношениях определенно проявляется патриархальное начало, в сфере духовной — деление духов на добрых и злых, приблизительно равных по силе и влиянию. Последнее отличает качинов, с их сформировавшейся собственной религиозной системой, от бирманцев, где указанная система противопоставления сил добра и порядка, сильных и организованных, разрозненным и «низким» силам зла охватывает все аспекты религиозной жизни. У сверхъестественных существ качинов есть своя иерархия, во главе которой стоят владыки тор. Напомним, что большинство династий феодальной Юго-Восточной Азии имели священный титул «владыки горы», делавший их сопричастными миру традиционных богов региона; у качинов мы видим этот малопонятный культ в живом виде. Буддизм еще не пустил глубоких корней, но уже окрасил в привычные тона мотив судьбы, привел к появлению подчеркнутого уважения к учебе.

В силу указанных выше причин миф занимает большое место в фольклоре качинов. Есть «чистые» мифы, есть мифологические зачины к волшебным сказкам, часть мифов смешана с волшебными сказками; часто вместе с мифом идет объяснение его ритуала, естественное в условиях формирующейся классовой религии. Здесь мы видим историю о потопе (с братом и сестрой и без их брака), о расселении современных народов региона; много мифов связано с культурными героями.

Волшебные сказки характеризуются не очень частым на западе Юго-Восточной Азии героем-победоносцем с богатыми вариациями на такие темы, как «царевна-лягушка», «Ромул и Рем», подвиги местного Геракла — Кхрай Но. У качинов есть во вполне очевидной форме эпос, что также выделяет их в пределах региона, типичны для эпоса — брат героя, завистник и убийца, в качестве основного антагониста, верная Пенелопа и прочие атрибуты эпоса. В этом жанре особую роль играют совершенно бесспорные заимствования у соседей бирманцев, из их средневековой художественной литературы, кое-как вставленные в волшебные сказки качинов, порой — большими неизмененными кусками. Волшебная сказка сплошь и рядом смешана в рамках одного произведения с бытовой, о чем говорилось выше как об особенности фольклора большинства народов страны.

Среди бытовых сказок — богатый цикл о хитрецах, почти отсутствующий у многих народов сборника и исключительно распространенный у бирманцев; герои их — и люди, и животные, иногда — и те, и другие. Но этот вид сказки еще не отлился в законченную форму, хитрец часто неудачлив, иногда просто дурак, все делающий невпопад (в более развитых фольклорных комплексах эта разновидность становится самостоятельной обособленной сюжетной группой); правда, в конце он всегда оказывается в выигрыше, причем часто совершенно, на наш взгляд, немотивированно. Именно поэтому все сказки такого рода нужно рассматривать как сказки о хитрецах.

Сказки о животных — в основном этиологические, эзоповское только еще формируется; животные близки к людям, между ними и людьми возможны браки и т. п. Даже домашние животные — это животные, а не люди, описанные при помощи характерных черт животных.

Из специфически качинских реалий, характеризующих их фольклор, надо отметить частое упоминание большой реки и ее жителей — рыб и приречных зверей. В то же время сюжетов, связанных с морем и рекой и с деятельностью человека на них, столь частых у монов, у качинов практически нет.

Помимо многочисленных поздних заимствований у бирманцев, в качинском фольклоре есть и такой поздний жанр, как притчи, объясняющие пословицы; этот вид литературы также, очевидно, связан с бирманцами.

Для языка устной литературы качинов порой характерно применение описания «крупным планом», с показом деталей, возможно, вследствие того что это живая, не канонизированная литература в отличие от фольклора большинства народов Европы к моменту его изучения. Эта же живость, неизбитость изложения типична и для бытовых сказок качинов, переживающих явный расцвет: свежесть рассказа отличает их и от малайских, и от кхмерских, и от вьетнамских. У всех этих народов многовековое сосуществование устной и письменной литературы повлекло за собой необратимые изменения в первой, окаменение, распространение штампов. У больших народов распространились штампованные ситуации и их сочетания, возникли фиксированные особенности устной литературы — следствие ее связи с письменной литературой и их влияния друг на друга. У качинов же фольклор находится в расцвете, и он меньше связан в выборе изобразительных средств, все основные виды которых уже освоены.

Столь же интересен своей нетронутостью и свежестью фольклор другой группы тибето-бирманцев — небольшого племени инта, горного изолята близ озера Инлей и на самом озере. Это народность, насчитывающая около 60 тысяч человек, давно, по-видимому о XIII—XIV вв., оказавшаяся в шанском (таиязычном) окружении и сохранившая ряд особенностей культуры, возможно отражающих культуру древних бирманцев — мранма в эпоху возникновения у них классового общества и формирования Паганской империи (X—ХШ вв.). Во всяком случае, инта — единственный крупный этнический комплекс, представленный в сборнике, в фольклоре которого реалии паганских времен занимают заметное место (напомним, что хроникальная традиция бирманцев в XV— . XVI вв. почти ничего не сообщала о паганских временах и лишь ученые XVIII в. стали собирать и широко использовать сохранившиеся отрывки сведений о былом величии Паганской империи).