Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 121



– Мамми, смотри: собачка! Какая необычная собачка! Ну, мамми!

Мама склонилась к дочери:

– Тише, Джен, не отвлекайся – смотри лучше представление. Ты ведь сама затянула меня поглядеть на мистера Крампуса – так отчего же сейчас не глядишь?

Девочка нехотя отвела взгляд и тут же забыла о странной собачке, которая сидела у ног стоявшего неподалеку высокого господина. Всем вниманием Джен завладел жуткий дух зимы, рогатый обладатель хвоста и тяжелых подков – закутанный в багровую шубу с капюшоном Крампус.

В эти зимние дни Крампус и его свита уродливых гоблинов пришли в Габен, вгрызлись в улочки города зубами – так, что и не отцепишь. Притащили с собой запах хвои, звон бубенцов и жуткие плети – бить непослушных детей. Это было время Крампуса и его гоблинов – до Нового года оставались считанные часы.

Жители Саквояжного района в эти часы были слишком заняты, чтобы замечать хриплый крампусовский смех, смешивающийся с каминным дымом из дымоходов.

Шум и веселые голоса наполняли Тремпл-Толл. Повсюду звучали пожелания счастливых праздников, а на перекрестках хмурым констеблям компанию составили группки празднично одетых дам и господ, хором поющих традиционные песни-кэрол.

На площади Семи Марок развернулась одна из городских ярмарок. Между деревянными прилавками, заставленными всякой всячиной, было не протолкнуться. Бурлили варители грога, в воздухе висели запахи печеных сосисок и жареных каштанов. То и дело тут и там раздавались возгласы, расхваливающие имбирные пряники в виде сапожка или бородатой головы Человека-в-красном.

Прямо на снегу у красной кирпичной стены стоял большой полосатый сундук, разложенный и перестроенный в некое подобие крошечной сцены. На этой сцене разворачивалось кукольное представление, а большая золоченая надпись на крышке сундука сообщала всем и каждому, что «В данный момент вы имеете невероятное счастье лицезреть ТАЛАНТЛИВЫХ ПАППЕРЕТОК ГОСПОДИНА ШАПИРО».

Вокруг балаганчика толпились люди. Куклами и кукольными театрами жителей Саквояжного района было не удивить, и все же марионеточник, тот самый господин Шапиро, не мог не привлечь внимание. Его ссутуленная фигура возвышалась над сундуком-театриком, но зрителям была видна лишь верхняя его часть, отчего со стороны казалось, будто у Шапиро нет ног. Высоченный цилиндр на его голове, похожий на городскую башню с часами из-за встроенного в него циферблата, то и дело покачивался и издавал звон. Лицо Шапиро было скрыто за маской с горбатым носом и длинными пышными усами. Руки марионеточника в тонких атласных перчатках танцевали над крошечной сценой, будто перебирали клавиши пианино. Кукловод выглядел впечатляюще, но не менее эффектно выглядели и сами куклы.

Проворачивались цилиндры размещенной в днище сундука шарманки, и из фыркающих труб в зимний воздух вырывались звуки мелодий, под которые маленькие актеры и исполняли свои сценки. Деревянная труппа состояла, по меньшей мере, из дюжины марионеток в милых костюмчиках.

Играли они «Мешок Крампуса», очень старую пьесу, которую в Габене традиционно показывали незадолго перед Новым годом. В «Мешке Крампуса» рассказывалась история Маленького Джека, мальчика, который себя плохо вел и к которому в новогоднюю ночь явился вовсе не Человек-в-красном с мешком подарков, а злобный рогатый Крампус с мешком, в который он засунул Джона-пуговку, младшего брата Маленького Джека. Крампус перепутал братьев и похитил того, который хорошо себя вел. И тогда, несмотря на собственный страх, Маленький Джек отправился в Глухую Чащу искать брата…

Это была местами страшная, но в целом добрая праздничная история о раскаянии и исправлении ошибок. Маленький Джек, претерпевая невзгоды и опасности в заснеженном лесу, из плохого мальчика постепенно стал хорошим, спас брата и обманул страшного Крампуса. Ну а в самом конце к братьям таки пришел Человек-в-красном и подарил им множество подарков.

В Габене не сыскать того, кто бы не любил эту историю: у нее был счастливый конец, она наполняла теплом даже самую студеную душу.

Куклы Шапиро в очередной раз показывали хорошо знакомую зрителям историю, но все, и дети, и взрослые, неизменно вздрагивали на страшных моментах и заливались смехом на забавных, словно никогда прежде не слышали ее.



Монолог Крампуса о плохих детях так и вовсе заставил зрителей замереть – каждому в тот момент показалось, будто злобный дух зимы припомнил их личные проделки и неблаговидные поступки.

И все же в толпе стоял тот, кому происходящее крайне не нравилось. Единственный из всех, он пристально оценивал каждое движение кукловода Шапиро, подмечал каждую мелочь как в оформлении сундука-балаганчика, так и в декорациях, и в нарядах деревянных актеров.

Высокая черная фигура застыла среди довольных зрителей – никто не обращал на нее внимания, хотя выглядела она весьма примечательно и отнюдь не празднично: черное, как душа убийцы, пальто, шляпа-двууголка, кроваво-красный шарф и белая носатая маска. Господин этот опирался на трость и при этом держал на поводке ворочающееся у его ног существо, похожее на средних размеров собаку – существо было одето в вязаную серую курточку, на его круглой покатой голове сидела такая же вязаная шапка, а из шести рукавов (или это были штанинки?) торчали шесть длинных тонких ног.

«Собачка» вовсе не была «необычной», как сказала заметившая ее девочка, – потому что это была отнюдь не собака. Это была здоровенная блоха, и от того, чтобы вцепиться в чью-то ногу, ее останавливала лишь сомкнувшаяся на поводке твердая рука хозяина.

Кукольник Гудвин из переулка Фейр не мог пройти мимо, завидев балаганчик Шапиро. На какое-то время он забыл о своих делах, смешался с толпой и принялся подмечать все недостатки в постановке и в мастерстве своего коллеги – или, правильнее будет сказать, конкурента.

Он видел все слабо натянутые или, напротив, слишком перетянутые нити марионеток Шапиро, не упускал ни одного случая, когда куклы неловко спотыкались или дергались невпопад, но сильнее всего его раздражали манеры самого кукловода и его вид.

По мнению Гудвина, Шапиро был ужасным кукловодом. Начать с того, что он просто так заявился в Тремпл-Толл со своими финтифлюшными папперетками и даже не полюбопытствовал, будут ли ему здесь рады местные кукольных дел мастера. Но важнее было то, как он вел представление, то, какой костюм он выбрал, и то, с какими трагизмом и недопустимой экспрессивностью он двигался.

Таких кукольник Гудвин из переулка Фейр звал «манерниками» – эти кукловоды забывали о том, что они никакие не актеры, что пьесу должны показывать вовсе не они, а их куклы. Чем кукловод неприметнее, считал Гудвин, – тем лучше. Что касается Шапиро, то он привлекал слишком много внимания к самому себе. Маяча над балаганчиком и дергаясь, словно в предсмертных конвульсиях, он разрушал атмосферу происходящего на своей сцене. Ну а зритель… зритель хоть обычно и слеп, когда дело касается нитей, но даже такой близорукий болван, как он, этот зритель, в какой-то момент поймет: это просто театр, все не по-настоящему… И осознав это, зритель прекратит верить и сопереживать – он начнет гадать: а как там все устроено и что именно человек с крестовинами-вагами делает со своими пальцами, чтобы кукла наклонилась или опустила голову? И вот уже никого не волнует история, которую показывают деревянные актеры…

Манерники не понимали этого, в них погибали гении подмосток, их амбиции требовали признания, а лица – взглядов.

Гудвин же был из «скрытников» или «закулисников» – из тех, кого не видно за ширмой-падугой. Из тех, кто манипулирует и управляет куклами незаметно, ведь если их или крестовины в их руках заметят, все представление провалится.

Поэтому Гудвин глядел на Шапиро и его кукол с нескрываемым презрением. В его глазах тот уже провалился – он делал все неправильно.

Наблюдая за тем, как Шапиро крутит ручку и задники сменяются, Гудвин поморщился под своей маской.

– Я даже отсюда вижу, что фоны потрескавшиеся и дряхлые. Стоило их подкрасить, Шапиро…