Моё пост-имаго

Джаспер, как это ни странно, прекрасно понял дядюшкину аналогию. Почти с самых младших классов родители после школы отправляли его в Больницу Странных Болезней, где дядюшка в то время был заместителем главного хирурга, и заставляли присутствовать почти на всех операциях. И он сидел на одной из скамей хирургического театра, крошечный и скучающий, среди десятков незнакомых чопорных взрослых с накрахмаленными белоснежными воротничками, в схожих черных сюртуках и цилиндрах, глядел на то, как дядюшка под немигающими взглядами этих джентльменов вспарывает людей, выкорчевывает из различных бедолаг болезни. Мама с папой хотели, чтобы Джаспер стал доктором.

– Ты помнишь, что говорил мне, дядюшка? – спросил мальчик. – Об операциях? Я помню эту жуть-жуткую… Если течет кровь, нужно взять прижигатель или зашить нитками.

– Хм. Кто-то слушал внимательнее, чем казалось. Я-то полагал, что ты все время спал.

– Я-то спал, но этот… как его… доктор Хемлок, с вислыми усами и большими ушами, вечно пинал меня локтем, когда я начинал храпеть.

– Доктор Хемлок просто страдает синдромом непослушных локтей, – заметил доктор. – Ему их стоило бы прижечь или зашить нитками…

Племянник не поверил своим ушам. Дядюшка что, только что пошутил? И пусть ни один мускул не дрогнул на его лице, а глаза так и остались холодными и жесткими, это определенно была шутка.

Джаспер глядел на этого человека, который сидел в кресле напротив, и не узнавал его. Что-то изменилось. Что-то произошло с ним за то время, что племянника не было. Он видел эти совершенно чуждые для дядюшки быстрые, неуверенные взгляды, его сомнения. Где же настоящий Натаниэль Френсис Доу, приверженец строгих правил?! Куда он подевался? Прежде он частенько говорил: «Нос еще не дорос», – когда Джаспер пытался влезать во взрослые дела. И это неимоверно злило мальчика – раздраженный, пребывая в ярости, он отправлялся в свою комнату, топая ногами по лестнице и хлопая напоследок дверью, чтобы дать дядюшке знать, что он, Джаспер, его в эту секунду ненавидит.

Разумеется, это было не так. Разумеется, он был просто обижен. Он любил дядюшку, ведь тот был единственным, кто у него остался. Конечно же, он понимал, что дядюшка хочет ему добра и пытается воспитывать его в традициях если не своих собственных, то хотя бы в традициях своей сестры, мамы Джаспера, и ее мужа, папы Джаспера. И все же, несмотря на это, дядюшка не должен был расслабляться. Он должен был нервничать и переживать – ходить по струнке, иначе еще, чего доброго, возьмет за привычку тиранию и запретит племяннику буквально все на свете.

Как только Джаспер поселился в этом доме, он считал доктора Доу настоящим деспотом, который совместил в себе худшие черты тюремного надсмотрщика, безжалостного учителя и холодного фонарного столба за окном. Прежде это был жестокий хладнокровный человек, закованный в свой идеально сидящий костюм. Это была мрачная личность, несущая на лице печать плохо прикрытых ненависти и пренебрежения ко всему окружающему и часто глядящая на него, Джаспера, с разочарованием. Не раз Джаспер засыпал с мыслью, что дядюшка на самом деле винит племянника за то, что его, доктора Доу, жизнь с некоторых пор претерпела глобальные изменения и из убежденного холостяка и затворника он был вынужден превратиться в замену обоим его родителям. С определенных пор ему приходилось не только тратить свое время на то, что в его словаре называлось «заботой» (в словаре Джаспера это звалось «надзором»), но и подвергать себя подлинным пыткам, а именно «говорить», а помимо этого терпеть еще и худшую из всех напастей, а именно «слушать».

Постепенно Джаспер смог, как он это называл, «сделать из автоматона доктора Доу вполне сносного дядюшку Натаниэля». И все было хорошо, пока в один день не произошла та жуткая ссора и Джаспер не наговорил ему все те ужасные вещи. Когда он оставлял одиноко стоящего на перроне дядюшку, его самого не оставляло ощущение, что он схватился за уже торчащий в груди у Натаниэля Доу нож и несколько раз провернул его.

И пусть почти сразу, сидя в купе увозящего его из Габена поезда, Джаспер пожалел о своих словах, но не мог же он в самом деле подумать, что дядюшка воспримет все это всерьез, воспримет его слова за чистую монету. Хуже всего, он и не предполагал, что дядюшку его слова серьезно ранят и даже подкосят. Дело в том, что до сегодняшнего дня он считал Натаниэля Френсиса Доу исключительно неуязвимым, непреклонным существом, с сердцем, покрытым плотной резиной – его режешь, а прорехи затягиваются.

По возвращении Джасперу предстал совершенно другой человек. Сперва это не так бросалось в глаза, да и обрушившийся на него вихрь событий не позволял об этом особо задумываться. Но вот сейчас, когда они просто сидели у камина, ожидая полуночный эфир, все это стало настолько явным, что мальчик и сам не понимал, как он не заметил этого сразу же.

Тот хладнокровный непреклонный человек вроде как и оставался прежним собой, но только не для тех, кто знал его так хорошо, как Джаспер. Дядюшка больше не казался невосприимчивым. Что-то надломилось в нем. Он больше не говорил с Джаспером тем железным автоматонским дядюшкиным голосом, почти ничего не запрещал ему, лишь своеобразно намекал, что то или иное нежелательно. Он действительно думал, что племянник никогда не вернется. Боялся того, что снова останется… один.

Дядюшка был недоволен тем, что он хочет послушать взрослую радиотрансляцию. «В полночь дети должны спать!» – так считал доктор Доу, так считала миссис Трикк, так считали все взрослые в Габене, ну, разве что, кроме владельцев детских работных домов, где дети вкалывают почти круглые сутки. Прежде дядюшка никогда бы не позволил ему этого, но сейчас… сейчас они вместе сидели и просто ждали начала вещания. Они обсуждали расследование, дядюшка интересовался его мнением, причем без какой бы то ни было снисходительности. И в какой-то момент мальчик сказал:

– Спасибо, дядюшка, что позволил мне остаться и послушать «Таинственное Убийство».

Доктор Доу на это как-то странно дернул точеным подбородком и отвернулся. Он сказал:

– Я уверен, твоя мама была бы против.

– Да, она была бы.

– А еще она была бы против того, – добавил дядюшка, – что ты участвуешь в опасных, рискованных взрослых делах, связанных со смертью, вооруженными людьми и злодействами. – На это племянник ничего не ответил, и дядюшка продолжил: – Хотя уж лучше так, чем все время торчать у мистера Киттона, который явно удумал сделать из тебя своего или помощника, или наследника – подозреваю, он вознамерился однажды передать тебе свое грязное, мерзкое дело.

– Ну, это ты уже хватил, дядюшка! – рассмеялся Джаспер. – Мистер Киттон не такой уж и злодей!

Доктор Доу пожал плечами. Он был в корне с этим не согласен. С мистером Киттоном у них были очень тесные отношения (ни в коем случае не дружеские), так уж сложились обстоятельства, а Джаспер считал этого проходимца своим другом. В любом случае, говорить о мистере Киттоне доктор Доу не хотел, и вместо этого снова принялся рассуждать об экспедиции в Кейкут, а Джаспер стал фантазировать и представлять себя в джунглях, вооруженным мачете, в пробковом шлеме и с большим биноклем.

И вот так они просидели практически до самой полуночи. Обсуждали дело, строили планы. Дядюшка считал, что им нужно непременно увериться в том, что старый профессор Гиблинг был убит. Для этого требовалось отправиться на Чемоданное кладбище и эксгумировать его тело. Еще у него была мысль наведаться в Клуб охотников-путешественников и попытаться выяснить, чем им так могла навредить экспедиция профессора Руффуса. При этом нельзя было забывать и о самом мотыльке, который по-прежнему где-то в городе и в любой момент может на кого-то напасть. Дядюшка полагал, что фонарь, о котором говорил ему мистер Келпи, должен помочь изловить тварь.

Разумеется, все эти перемещения по Габену были возможны лишь после окончания шквала, а пока что доктор Доу всего лишь отправил послание мистеру Келпи по пневмопочте, в котором попросил его подготовить самый большой из всех имеющихся у него фонарей для привлечения Чернильных Червоточцев. Почти сразу после этого часы в гостиной отбили полночь, и началась трансляция.