Моё пост-имаго

Секционный зал представлял собой плохо освещенное помещение, едва ли не полностью выложенное бледно-серым кафелем. Под стенами стояли медицинские столы-каталки, занятые покойниками, в дальней стене виднелись квадратные крышки холодильных камер.

На стуле у двери стоял граммофон – пластинка медленно крутилась, и игла буквально вырезала из нее звуки вальса. Мрачного, торжественного и нервного – по мнению констеблей, весьма отвратного: слишком много скрипок, виолончелей и прочих раздражающих инструментов. Зачем вообще нужна такая музыка, когда есть старые добрые и такие душевные песни под гармошку, стук кружек по столам и топот ног в пабе?

В центре зала был установлен секционный стол, рядом с которым – констебли дружно сглотнули – в полу зиял круглый окровавленный слив, перекрытый решеткой. Господин Так-что-тут-у-нас, как его порой называли в полиции, обнаружился там же, где и всегда: стоял, низко согнувшись над столом.

Доктор Горрин был высоким тощим субъектом со смоляными, зачесанными назад волосами и моноклем в левом глазу. Он всегда носил один и тот же черный костюм в тонкую белую полоску, поверх которого во время работы надевал грубый полотняный фартук. Сейчас этот фартук был обильно забрызган кровью. Рукава коронер закатал до локтей – в одной руке он держал линеечку и что-то замерял ею внутри развернутой, как конверт, грудины лежащего на столе покойника, в другой крепко сжимал окровавленный орган размером с яблоко. Доктор был в помещении совершенно один.

Когда скрипнула дверь и вошли полицейские, он поднял взгляд. Навесная лампа над головой аутопсиста высветила идеально расчесанную и нафабренную прическу, но при этом все его лицо утонуло в тени – лишь слегка поблескивало стеклышко монокля.

– О! Кто это тут к нам пожаловал?! – с напускным воодушевлением проговорил доктор Горрин. – Да это же мои самые любимые констебли!

«Самые любимые констебли» с подозрением оглядели зал.

– С кем вы говорили, док?

– С кем говорил? Так ведь с мисс Фирнести же. – Доктор кивнул на автоматона-ассистента, который стоял в углу, выключенный. На голове нескладного механоида сидел чепчик, какие носят медсестры.

– И она вам отвечала? – удивился Бэнкс.

– Мальчишеским голосом? – с сомнением добавил Хоппер.

– А, так вы об этом… – Доктор Горрин бросил взгляд на один из стоявших у стены столов. – Полагаю, вы слышали Фредди Прюитта, помощника трубочиста. Юного мистера Прюитта доставили вчера вечером – дымоходное удушье. Он – из беспокойных: никак не может смириться с собственным безвременным уходом.

Констебли наделили аутопсиста хмурыми каменными лицами: неужели он рассчитывал, будто они поверят в подобное? Еще чего! Покойники ведь не разговаривают – об этом все знают!

Бэнкс с Хоппером неуверенно переглянулись: говоря откровенно, они-то как раз точно не знали. Не то чтобы вокзальные констебли были тупыми, просто в их жизни всегда оставалось место для этого, слегка детского и наивного, «А вдруг?»

– Господа, – Горрин сменил тему, – я так понимаю, именно из-за вас в свой выходной я сейчас здесь, а не дома, в кресле у камина, с книгой «Семь способов вскрыть человека так, чтобы он не заплакал».

– У нас тут вообще-то расследование, док, – сказал Бэнкс. – Очень важное.

– Самый тихий пассажир поезда «Дурбурд», полагаю? – Аутопсист усмехнулся, и оба констебля дружно поморщились. Чувство юмора доктора Горрина не нравилось решительно никому.

Аутопсист продолжал:

– Уж не думал, что меня вытащили из дома накануне туманного шквала именно из-за вас. Я ждал мистера Мэйхью…

– Мэйхью болен, – буркнул Бэнкс.

– Да. Серьезно болен, – добавил Хоппер.

– Грустно слышать.

– В любом случае он сейчас не в почете на Полицейской площади. Не нужно было лезть со своими подозрениями к тем, к кому с подозрениями лезть не нужно. Его на время отстранили от дел.

– Жаль. – Доктор наконец положил окровавленный орган в оцинкованный судок, убрал линеечку в карман фартука и вытер руки полотенцем. – Мистер Мэйхью – талантливый господин в вопросах розыска и расследования.

– Не он один, док, не он один, – со значением осклабился Хоппер, намекая коронеру, что и они с Бэнксом неплохие сыщики.

Горрин намека не заметил и, как и прежде, глядел на них, не мигая и улыбаясь своей жуткой плотоядной улыбкой.

– Что вы выяснили, док? – спросил Бэнкс, достав из внутреннего кармана мундира блокнот с карандашиком.

– Насильно… насильно я заставил себя выйти сегодня на службу! – начал аутопсист. – Насильно… насильно я вдел себя в костюм, перешел улицу и прибыл сюда. Насильно… насильно…

– Док! – рявкнули хором Хоппер и Бэнкс.

– Да. Я ведь как раз и веду к тому, что смерть имела… какой бы вы думали?.. насильный или, вернее, насильственный характер! Как логичное продолжение насилия надо мной в мой выходной…

– Док, нам не до ваших шуточек! – буркнул Бэнкс.

Доктор Горрин разочарованно склонился над изуродованным лицом покойника и произнес уже без какой-либо иронии в голосе:

– В целом материал весьма обыденный, если не учитывать…

– Что еще за материал? – удивился Хоппер.

– Труп, – пояснил Бэнкс.

– …если не учитывать характер повреждений. Я бы предположил, что рана нанесена чем-то, с виду напоминающим гибкий шланг.

– Хм, – выдавил Бэнкс.

– Гм, – выдавил Хоппер.

Доктор продолжал:

– Также я обнаружил в ране слюну.

– Его обслюнявили?

– Удивительное дело, – доктор Горрин напустил таинственности в голос, – этого джентльмена убило… какое-то животное.

Но ни драматичная пауза, ни зловещие нотки в голосе коронера ровным счетом ни к чему не привели – оба констебля не были ни удивлены, ни испуганы. Бэнкс заскрипел карандашиком в блокноте: «Животное». Ну а Хоппер почесал квадратный щетинистый подбородок.

– Значит, на этого типа всего лишь напало какое-то животное… – Толстяк разочарованно поморщился и поглядел на напарника – тот также был подавлен. Им очень хотелось, чтобы зацепка о типе с кофром к чему-то привела.

– Это не «какое-то животное»! – Доктора Горрина искренне возмутило безразличие констеблей. – А весьма большое и при этом, я полагаю, привезенное откуда-то из тропиков.

– А это вы еще откуда взяли?

– Я обнаружил у покойника сыпь и…

Оба констебля, не сговариваясь, отпрянули от хирургического стола на несколько шагов.

– Сы-ы-ыпь?!

– Не нужно беспокоиться, господа. Вас она не тронет. Помимо самой сыпи, я обнаружил, что ее пытались лечить. Определенной мазью. Я написал мистеру Медоузу из «Аптеки Медоуза», и он подтвердил, что это довольно редкая мазь от довольно редкого типа лихорадки. А именно болотной лихорадки Микении. Он сообщил, что мазь у него покупали в последний раз пару месяцев назад.

– Я так понимаю, покупал этот голубчик? – кивнул на покойника Бэнкс.

– О, думаю, вам будет любопытно, что не только он один. Ее покупали еще двое. Некий, как выразился мистер Медоуз, нелицеприятный субъект, очевидно, приезжий. Чернокожий и едва говорящий по-нашему. А другой – что ж, это особо вас должно заинтересовать, господа! – другой был в мундире с нашивками Клуба охотников-путешественников.

– Клуб охотников-путешественников? Это который в Сонн? – недовольно уточнил Хоппер. Он лишь представил, сколько туда и обратно волочиться, и ему сразу стало дурно. Дело грозило затянуться…

– Верно, – кивнул доктор Горрин.

– А как мы отыщем нужного охотника? – спросил Бэнкс. – По сыпи?

– Это что же, нам их всех раздевать да ощупывать? – добавил Хоппер. – Они ведь охотники, их так просто не разденешь – еще отстреливаться начнут.

– Что вы, господа! – рассмеялся коронер. – Просто узнайте у управляющего, кто из клуба недавно был в экспедиции в болотах Микении или в Кейкуте.

Бэнкс записал в блокнот: «Клуб охотников-путешественников – управляющий – болота Микении (Кейкут)».

– Я вот что подумал, – сказал Хоппер. – Все это, конечно же, связано. Мертвец в купе. Еще эти двое, лихорадочные: гуталиновый человек и охотник…