Моё пост-имаго

– Позвольте нескромный вопрос, а откуда у вас ключ? – спросил доктор.

– Раз в неделю я прихожу, чтобы покормить Сонных Малехов.

– Что-то мне кажется, что это не коты, – улыбнулся Джаспер.

– Это определенно не коты, – улыбнулся ему мистер Келпи. – Пока профессор в экспедиции, я забочусь о них, кормлю крошек, подливаю экстракт тропического воздуха в инсектарий.

На самом верхнем этаже были лишь две квартиры да крошечная лесенка, ведущая на чердак. Мистер Келпи направился к бурой обшарпанной двери, вставил в замочную скважину ключ и, приложив изрядную долю усилий, попытался его повернуть. Ничего не происходило, и, догадавшись в чем дело, бабочник проворчал:

– Эх, мистер Боббин… Он снова забыл запереть дверь. Уже не в первый раз такое.

Повернув ручку, мистер Келпи открыл дверь. Из квартиры тут же потянуло сладковатым приторным запахом.

Джаспер поморщился, и помощник главы кафедры поспешил объяснить:

– Это из-за инсектария…

Пройдя в квартиру, он зажег газовую лампу. Доктор и его племянник вошли следом.

– Будь я проклят! – Джаспер ахнул.

– Джаспер, ты помнишь, что мы говорили о ругательствах?

– Да, дядюшка…

И все же реакцию мальчика можно было понять: не каждый день такое увидишь.

Все стены вплоть до потолка, да и сам потолок, прятались под сотнями застекленных рамочек с засушенными бабочками внутри. Их здесь было намного больше, чем в кабинете профессора Гиблинга.

– Коллекция профессора Руффуса, – с грустью отметил мистер Келпи. – Лучшая в Габене.

Доктора Доу обстановка квартиры совершенно не волновала. Его интересовали чемоданы. Саквояжные курьеры обычно оставляли багаж рядом с дверью, но в этот раз они особо озаботились и внесли его в гостиную.

– Все интереснее и интереснее, – сказал доктор таким тоном, с каким обычно констатировал чью-то смерть.

Несколько чемоданов, цилиндрическая шляпная коробка и парочка ковровых сумок были перевернуты и разворочены; все их содержимое валялось на полу: инструменты, книги, переносной фонограф без записывающих цилиндров, фотокамера без стекол для съемки. Дорожные костюмы профессора были свалены в кучу, кто-то вытащил из шляпной коробки и бросил рядом песочный пробковый шлем.

Доктор взглянул на зашторенное окно, быстро прошел через гостиную к спальне, толкнул дверь и, никого там не обнаружив, вернулся.

– Кто бы в квартире профессора ни побывал, – сказал он, – сейчас их здесь нет.

– Думаю, и дневников тут никаких нет, дядюшка. – Джаспер наклонился над чемоданами, разглядывая перелопаченный багаж.

– Ну разумеется, нет. Кто-то либо отчаянно пытается сохранить события экспедиции в тайне, либо, напротив, намерен первым узнать все подробности.

– Ой! Как же так! Как же так! – запричитал мистер Келпи, подняв с пола пробковый шлем профессора Руффуса.

Доктор Доу шумно втянул носом воздух.

– Мистер Келпи, вы чувствуете это? – спросил он.

– Приторный запах? Я ведь говорил… это из-за инсектария.

– Нет. Тут что-то другое.

– Чернослив! – воскликнул Джаспер, принюхавшись. – Когда миссис Трикк печет черносливовый пирог, у нас пахнет точно так же!

Доктор кивнул.

– Здесь есть чернослив? В этой квартире? Запах очень свежий.

Мистер Келпи огляделся по сторонам и покачал головой.

– Ничего такого здесь нет. Квартира пустовала около двух месяцев. Сюда заходил лишь я… ну, и саквояжные курьеры сегодня утром.

– И еще консьерж.

– Верно…

– В любом случае я уверен, что запах этот сюда занесли. Раз не вы, значит кто-то другой.

Доктор опустился на обтянутый бурым вельветом диван, достал из внутреннего кармана пальто портсигар и закурил папиретку, добавив к запахам квартиры еще и аромат вишневого табака. Облако бордового дыма начало разрастаться над диванчиком.

– Кто бы мог подумать… – негромко проговорил доктор, глядя, как мистер Келпи всхлипывает, складывая вещи коллеги. – У кого-то в этой истории, оказывается, есть свой собственный интерес. Любопытно-любопытно…

Доктор задумался. Кто-то опередил их и забрал дневники. Но кто это был? И зачем им это? Слишком мало сведений, слишком мало…

Джаспер тем временем разглядывал гостиную. Особым его вниманием завладела конструкция у противоположной от окна стены. Мальчик понял, что это и есть тот самый инсектарий, о котором говорил мистер Келпи. К большому стеклянному ящику были пристроены различные механизмы и датчики: регуляторы температуры и влажности. Почти все пространство внутри занимали узкие жерди, на которых, подвешенные на ниточках, висели сморщенные, похожие на древесные листы, продолговатые комки размером с Джасперову ладонь каждая.

– Это ведь не бабочки, – заметил мальчик.

– Это еще не бабочки, вернее, – уточнил мистер Келпи. Закрыв один из чемоданов профессора Руффуса, он подошел к стеклянному ящику. – Это куколки Сонных Малехов. Недели через две из них появятся бабочки.

– А я думал, бабочки появляются из гусениц.

– Так многие думают. У бабочки есть несколько стадий развития. Из яйца она превращается в гусеницу, а затем окукливается, – он кивнул на стеклянный ящик. – После чего линяет и становится имаго.

– Имаго? – Джаспер подивился чудно́му слову.

– Взрослое насекомое, – сказал доктор Доу.

– Верно. – При помощи специального регулятора мистер Келпи повысил уровень влажности в инсектарии – на стеклянных стенках тут же проступили мелкие зеленоватые капельки. – Все те бабочки, которых вы видели у нас на кафедре, все эти, – он кивнул на стены квартиры, – это имаго.

– То есть люди – это тоже как бы имаго? – спросил мальчик.

Мистер Келпи удивленно поглядел на доктора, но тот лишь пожал плечами. Странные слова Джаспера то ли испугали, то ли взволновали помощника главы кафедры: он вдруг снова весь покрылся потом. Достав платок, бабочник принялся поспешно им обтираться.

Наивные детские суждения часто сбивают с толку и порой, каким бы ты ни был умным, ответить на вопрос, заданный ребенком, становится весьма сложно. Мистер Келпи не привык разговаривать с мальчишками на научные темы – обоим его студентам было за тридцать.

– Боюсь, это относится лишь к насекомым, мастер Джаспер, – сказал бабочник и извлек из кармана очередную склянку со своим лекарством от лихорадки. – Но если бы я сравнивал, то сравнил бы с бабочкой не самого человека, а, скорее, его разум. Сперва все мы мыслим, как гусеницы: учимся ползать, познаем мир вокруг, пробуем то, отвергаем это. После чего нас обвивает кокон знаний, полученных в школе или под гнетом строгих воспитателей. К ним наслаиваются различные убеждения, навязываемые обществом, и мы погрязаем в чужих истинах и заблуждениях на целые годы, не в силах выбраться из этого кокона. Некоторые так и умирают в нем, оставшись навсегда куколками. Но есть те – редкие индивидуумы, которые сбрасывают кокон, линяют от множества налипшей за жизнь чепухи и раскрывают крылья собственных суждений. Это их имаго. Финальная стадия развития – мышление, не зашоренное ни закоренелыми устоями дряхлого общества, ни патетичными господами, облаченными в важность опыта, ни мыслями, навязанными поколениями забивателей разума в рамки «правильных» суждений.

– Я не понял почти ничего, – признался Джаспер.

– Ничего, дружок, вот вылезешь из кокона и поймешь, – сказал доктор, и племянник на мгновение решил, что он шутит. А потом вспомнил, что это – дядюшка, который не умеет шутить.

Доктор Доу продолжил:

– Любопытное сравнение, мистер Келпи. Только вы упустили, что для подобного имаго человеческого разума наш мир – опасная, я бы даже сказал, враждебная среда обитания. Общество не приемлет очищенного от шелухи разума, оно пытается загнать его обратно в куколку, а если не получается, сжигает, травит газом, запирает в клетке. Лучшее, что имаго может сделать, если хочет выжить, это замаскироваться – как следует прикинуться куколкой и повиснуть на жерди среди сотен таких же самых куколок.

Мистер Келпи откупорил склянку с лекарством и, судорожно глотая, опорожнил ее.