Страница 21 из 81
Но несмотря на всю бесполезность при обороне, бомбарды на стены всё равно затаскивают. Ибо модно, богато, и является определённым признаком вольнодумства — несколько Пап подряд издавали энциклики, запрещающие использование богомерзких грохочущих и воняющих серным дымом труб.
Запальник, это длинная палка с пеньковым фитилём, пропитанным селитрой. Маэстро ткнул огонёк в запальное отверстие, и бомбарда оглушительно рявкнула. Он проводил взглядом каменное ядро, обмотанное верёвкой для придание нужного размера, и неторопливо пошёл к следующему орудию. Стрельба есть дело неспешное, и многие торопыги, пренебрегавшие этим правилом, беседуют сейчас с ангелами на небесах. Или с чертями в аду, что более всего вероятнее.
Бабахнула вторая бомбарда, за ней третья и четвёртая, и на стене всё заволокло едким пороховым дымом. Пришлось подождать, пока его развеет ветром, и только потом обслуга бросилась к орудиям. Их сначала нужно охладить смоченными в уксусе тряпками, потом прочистить внутри, тщательно проверив на отсутствие тлеющих остатков пеньковых пыжей, и только тогда можно приступать к заряжанию. Дело тоже совсем небыстрое, и доверить его кому-то другому маэстро не мог — ведь к каждому жерлу полагается своё, строго определённое количество совочков пороха, а помощники в собственных пальцах путаются, болваны необразованные.
Как и ожидалось, ядра никуда и ни в кого не попали, зато вызвали нездоровое любопытство татаро-московитских людоловов. Видно было, что они о чём-то спорят, а потом в сторону стен замка направился всадник. Прямо к воротам, не опасаясь выстрелов из лука или арбалета. Неужели наивный дикарь не знает, что неприкосновенность переговорщиков не распространяется на варваров?
— Не стрелять! — предупредил маркграф Готфрид. — Давайте послушаем, что он от нас хочет.
Татарин остановился в тридцати шагах от ворот и крикнул на неожиданно хорошей и правильной латыни, которую в Священной Римской Империи понимал каждый благородный и образованный человек. Так, во всяком случае, считалось.
— Эй вы, свиноподобные порождения прокажённых ослиц и плешивых собак, чего грохочете и мешаете добрым людям спокойно заниматься своими делами?
— Маэстро, угости наглеца ядром, — потребовал маркграф.
— Невозможно, — развёл руками итальянец. — Бомбарда не может стрелять на такие маленькие расстояния.
— Тьфу на тебя! За что я плачу деньги? — выругался фон Гогенштауфен и вступил в перепалку с переговорщиком. — Не твое дело, дикарь, когда и куда мы стреляем! Проваливайте отсюда, пока целы! Так и быть, отпускаю вас живыми!
— Какое благородство! — засмеялся переговорщик. — Видят Христос и Аллах, мы не хотели вас трогать, но вы сами напросились! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками, и сдавшиеся останутся живыми. В случае отказа — смерть. Времени на раздумье, извините, не даю.
— Нужно сдаваться, — раздался голос за спиной, и фон Гогенштауфен резко обернулся. Жирный монах-бенедиктинец, давно прижившийся в замке безобидным прихлебателем, благочестиво перекрестился. — Он упомянул Христа, мессир, поэтому мы можем рассчитывать на приемлемые условия плена.
— Что ты несёшь, болван? — маркграф ударил святошу в живот кулаком в латной перчатке, отчего тот упал на колени, и его вырвало съеденным на завтрак каплуном и тёмным пивом. — В цепи мерзавца, а потом спросим, кто его научил предательским речам.
Императоры Священной Римской Империи издавна вели борьбу с Папами Римскими, порой переходящую в боевые действия, и Готфрид фон Гогенштауфен, как приближённый нынешнего императора, тоже недолюбливал святых отцов. Он и монаха пригрел в замке только лишь из приличий, ну и для того, чтобы было кому окормлять гарнизон и наёмников.
Да и то сказать, Папа Римский, вошедший на Святой Престол на мечах выживших участников неудачного крестового похода на Московию, ведёт себя подозрительно — перестал в проповедях предавать анафеме проклятых схизматиков, и даже намекает, что не прочь бы встретиться с их Патриархом, дабы урегулировать возникшие между католиками и православными недоразумения.
Однако воины гарнизона не придерживались отличного от своего сеньора мнения, и заковывать монаха в цепи не торопились. Это же святотатство! Как можно налагать железа на такого весёлого обжору и пьяницу, в благочестии своём не пропускающего ни одной юбки в замке? Это оскорбление католической церкви.
Маркграф даже расслышал глухой ропот и не стал обострять ситуацию. Отдал другую команду:
— Эй, арбалетчики, ну ка угостите варвара болтами! Негоже гостю оставаться без угощения! — и первым рассмеялся над собственной немудрёной шуткой.
Вот этот приказ выполнили охотно. Точнее, попытались выполнить, так как татарин сразу заметил угрозу, моментально соскочил с коня, и сдёрнул с плеча висевшую там на ремне короткую аркебузу с тонким стволом и какой-то толстой штукой под этим стволом. Раздался хлопок, и почти тут же на стене ещё один. И ещё. И ещё… Во все стороны пополз удушливый белый дым, разрывающий лёгкие и выедающий глаза. Два арбалетчика, жутко кашляющие и ослепшие, свалились со стены в ров и там затихли. Наверняка шеи себе сломали.
Сотник Муса Дамирович Аксаков погладил АКМ по ореховому прикладу и проворчал:
— Ну вот, а то всё спрашивали, зачем мне подствольник и гранаты с «черёмухой». Ведь хорошая же штука!
На взрывы гранат тут же примчалась подмога, волокущая с собой маленькую бронзовую пушчонку калибром семьдесят шесть миллиметров. Да, на Руси давно уже ввели самарскую систему измерений, в девичестве метрическую, и все оценили удобство, когда один килограмм одинаков что в Москве, что в Твери, что в Новгороде. Так что пушка была именно семьдесят шесть миллиметров. Но её обычно хватало, чтобы начинённый тротилом снаряд вынес ворота любого города или замка., пусть даже не с первого попадания. А тут вообще хорошо — расслабились тирольцы в безопасности, и заржавевшие механизмы не дали поднять мост через ров. Выкатывай орудие на прямую наводку, и стреляй в собственное удовольствие.
Зарядили, навели, но выстрелить не успели — с воротной башни замахали палкой с привязанной к ней белой рубахой. Знак, понятный каждому.
— Сдаются, сволочи, — с досадой выдохнул один из пушкарей.
— Так и хорошо, — засмеялся сотник. — Тебе бы всё стрелять да рушить, а нам из-под развалин добычу вытаскивать. Ты об этом подумал, Онисим Петрович?
— Всё у вас по-татарски…