Страница 24 из 36
Башкирские бии (доподлинно неизвестно, представители каких именно племен вели тогда переговоры с «послом татарского вождя») оказались перед сложным выбором: либо прекратить бесконечную, явно бесперспективную войну и признать власть великого каана, либо погибнуть. Башкиры могли по воле победителя превратиться, подобно меркитам, в «изгоев», подлежащих рассеиванию в пределах Империи, или, подобно татарам, племени, обитавшем на востоке Монголии, оставившим лишь имя свое, подвергнуться поголовному физическому уничтожению, а могли на вполне приемлемых для себя условиях, сохранив во многом систему внутреннего управления, существовавшую у них до монгольского нашествия, стать частью этой Империи. И башкиры выбрали последнее, направив в стан монголов переговорщиков, готовых не только принять условия завоевателей, но даже и поторговаться с ними, так как не запятнали себя убийством послов, чего, например, не скажешь о, казалось бы, «цивилизованных» китайцах, хорезмийцах или русских. Башкирская знать, по крайней мере большая ее часть, не желала себе участи меркитских вождей, уничтоженных по приказу Чингис-хана, или участи знати кипчакской, незавидная судьба которой была уже предопределена.
Переговорщики монголов, в свою очередь, использовали весь огромный дипломатический опыт, накопленный ими к этому времени. Вполне вероятно, что в качестве неопровержимых примеров они приводили акты добровольного и, казалось бы, обоюдовыгодного вхождения в состав Еке Монгол Улус некоторых крупнейших народов Центральной Азии, в частности карлуков и уйгуров. Известно, что в 1211 году глава карлуков Арслан «подчинился Чингис-хану», а индикут — владетель государства уйгуров — Барчук «явился представиться двору (Чингис-хана. — В.3.) как вассал» [18, с. 149]. Примечательно, что подчинение в году 1211 карлуков и уйгуров, а в году 1236 — большинства башкирских племен связывают события, произошедшие сразу же после признания ими власти великого каана. В обоих случаях «добровольное» их подчинение случилось накануне развязывания монголами крупнейших экспансионистских акций. В 1211 году (зима — ранняя весна) [18, с. 149], практически одновременно с изъявлением покорности карлуками и уйгурами, началась полномасштабная война в Китае, принесшая гигантскую добычу не только монголам, но и их союзникам, которые уже в недалеком будущем, возможно благодаря именно военным успехам и богатым трофеям, полностью интегрируются в систему государства Чингис-хана.
Нельзя исключить того, что в 1236 году, начав переговоры с башкирами, монголы приоткрывали перспективы в первую очередь военного сотрудничества с ними, естественно, на условиях, выдвигаемых завоевателями, то есть непосредственного участия в походах. Что сулили монгольские эмиссары башкирским биям в случае удачного (а иного, по их мнению, и быть не могло) исхода предприятия, догадаться не сложно, тем более учитывая мировосприятие человека, жившего в веке XIII (да и не только!): невозможно отрицать, что ради приобретения материальных благ, даже за счет несчастья других людей, он был способен и на разбой, и на грабеж… Достаточно вспомнить, что во времена правления золотоордынского хана Менгу-Тимура (ум. в 1280 г.) русские князья не отказывали себе в удовольствии поучаствовать в военных акциях Улуса Джучи, как то в походе против Литвы в 1275 году или в походе 1276–1277 годов на Северный Кавказ, когда объединенное русско-ордынское войско штурмом овладело городом Дедяковым. Тогда, «по данным летописей, русские войска "…полон и корысть велику взима, а супротивных без числа оружием избиша, а град их огнем пожгоша. Царь же (хан Менгу-Тимур. — Ю.С.) почтив добре князей Русскых и похвалив вельми и одарив, отпустил восвояси с многою честью, каждо в свою отчину"» [42, с. 129]. Следует добавить, что подобные действия ордынских правителей и их вассалов, неважно — русских, черкесов, канглов или башкир, являлись закономерностью, суровой правдой той эпохи.
По-видимому, переломным моментом в отношениях башкир с монголами и признания первыми сюзеренитета над собою власти Угэдэя было появление в одной из походных ставок завоевателей летом все того же 1236 года вождя племени усерген Муйтэна. Нет ничего удивительного в том, что усергены, подвергавшиеся на протяжении долгих лет непрекращающемуся давлению со стороны монголов и потерявшие в бесконечной войне с ними многих своих батыров, были вынуждены в конце концов покориться, как, впрочем, и другие башкирские племена. Вокруг личности самого Муйтэна (а в том, что он действительно существовал, сомневаться не приходится) накопилось достаточно противоречивых эпических свидетельств, так что впору задуматься над отдельным исследованием о нем как о первом башкирском владетеле, но отнюдь не мифическом, а управлявшем своими родовыми землями, входившими в состав централизованного раннефеодального государства, коим являлась Монгольская империя. Тем не менее Муйтэн «легендарный» из статьи в статью, из книги в книгу кочует, хотя и с оговорками, но все-таки в качестве переговорщика, и не с кем-нибудь, а с самим Чингис-ханом. Нет смысла вдаваться в полемику по поводу того, кем в евразийских масштабах являлся Чингис-хан и кем был Муйтэн — «весовые категории» разные, однако привести выдержки, имеющиеся в башкирском эпосе и шежере, отображающие как будто имевшее место непосредственное их общение между собой, вполне уместно.
Шежере башкир племени усерген гласит:
«3. Прошли [времена] детей Адама, 4. Наступила эпоха Чингиз-хана. 5. Прадед башкирского народа, 6. Сын бия Ток-саба, 7. Муйтен его имя… 23. Пять пар верблюдов он нагрузил [подарками], 24. Ездил он к Чингиз-хану. 25. Хан оказал ему почести, 26. Посадил его рядом с собой. 27. Получил он похвалу от хана, 28. Визиром сделал его [хан] за жизнерадостность, 29. Во всем он угождал падишаху, 30. Украшал его окружение, 31. Оказывал ему много почестей и уважения, 32. Если [хан] говорил пой — [он] пел, 33. Если просил рассказывать — рассказывал, 34. Каждое желание [хана] он исполнял[87], 35. Вернувшись оттуда, Муйтен-бий, 36. В своей стране был бием» [5, с. 84–85].
В свою очередь, отрывок из кубаира «Муйтэн» вторит вышеприведенному фрагменту шежере:
В реальности все было не так: с огромной долей вероятности можно утверждать, что Муйтэн-бий никогда не встречался с Чингис-ханом. Несмотря на то что еще во времена «сартаульской» кампании 1219–1223 годов Джучи и Чагатай совершали глубокие рейды в Дешт-и-Кипчак, в ходе которых не исключены были столкновения монголов с башкирами, говорить, что в результате этих рейдов усергены были хоть как-то подчинены воле великого каана, не приходится. Необходимо учитывать, что булгарские и башкирские сторожевые заставы и укрепленные пункты, расположенные на Яике, Сакмаре, Соке и представлявшие собой самый передний, пограничный рубеж их обороны, были сметены лишь в 1229–1232 годах. Вопрос: зачем Муйтэн-бию в начале 1220-х годов надо было ехать на поклон к Чингис-хану, коли в те времена монголы не без помощи башкир были отброшены от Волжской Булгарии, кипчаки искали покровительства и защиты у иштяков (читай, башкир), а земли собственно усерген находились под прикрытием сторожевых застав? Единственным местом, где гипотетически могла бы случиться встреча Чингис-хана с Муйтэном, следует считать местность Кулан-баши, где летом 1224 года состоялся курултай, но доказательств тому, даже косвенных, не существует.
87
Пункты из приведенного шежере за номерами 32–34 убедительно доказывают (хотя и в иносказательной форме) факт подчинения усерген монголами.