Во славу русскую

— Иду. Только не величай меня перед лейтером «сиятельством».

Обосновавшийся в гостиной в любимом кресле графини Хрениной субъект был немолод, благообразен, высок и явно славянских кровей, но чем-то неуловимо напомнил мне Швондера из «Собачьего сердца». Для полного сходства заявил:

— Я к вам, граждане, и вот по какому делу.

Далее он произнёс заученный текст, из которого следовало, что Смоленское Высшее Уездное Правление постановило ввести дополнительный налог на самые крупные и успешные землевладения. В связи вышеизложенным надобно незамедлительно внести в уездную казну нужную сумму и быть готовыми платить регулярно.

Цифру он озвучил по-русски и, чтоб я лучше понял, повторил на ломаном немецком:

— Тысяча рублей, айн таузен рубл.

— Кайн проблем, — парировал я на столь же корявом немецком, от которого Гёте (он, кстати, сейчас жив) схватился бы за голову и закричал «шайзе». Или промолчал бы, всё же культурный человек. — Только объясните мне, отчего не изволите исполнять циркуляр от 26 апреля?

— Какой-такой циркуляр? — насупился лейтер.

— О льготах героям войны 1812 года. Позор! Вы, служащий Смоленского Высшего Уездного Правления, не слышали о столь важном циркуляре?! — я сделал вид, что переполнен возмущением. — Так знайте, перед вами…

Перечень моих боевых наград с формулировкой, за что именно они получены, звучит внушительно. Завершил его я невинным вопросом:

— А вы где изволили служить в двенадцатом, гражданин лейтер?

— По интендантской части, гражданин генерал. Виноват-с. Учтём. Не извольте беспокоиться.

Он ретировался, не приняв даже приглашение откушать с нами чаю, я надеялся в неформальной обстановке подробнее рассмотреть насекомое отряда «чиновникус вульгарис», а Савелий, подслушавший наш короткий диалог, после ухода Швондера начал просить: покажите да покажите текст того циркуляра.

Наивная простота! Циркуляр я выдумал во время разговора. Но если лейтер даже захочет ознакомиться с тем циркуляром и обнаружит его отсутствие, столоначальники этого… как его… Смоленского Высшего Уездного Правления, кажется — так его назвали, соберутся и начнут рассуждать: запрашивать ли у московских лейтеров дубликат документа, сознавшись, что просрали оригинал? Скорее всего, не сознаются.

На пути в Москву, обдумывая ситуацию, я предложил Строганову: давай к Пестелю вместе пойдём. Мой спутник не возражал. Более того, предложил и там держаться вместе, остановившись у его московской родни, державшей большой особняк в Замоскворечье. Там большому дормезу и четвёрке лошадей место обязательно найдётся.

В Москве мы подали прошение на высочайшее имя гражданина Пестеля о личной аудиенции. Строганов приложил к нему рекомендательное письмо, а я упомянул военное братство — оба были под пулями на Бородинском поле, оба отличились. Я, конечно, больше, но, само собой, на то не напирал.

Мой товарищ по путешествию из Варшавы, всё более становившийся близким другом, ввёл меня в московский свет, где имел куда больше связей. Мои придворные знакомства, завязанные в год войны и в следующий год, изрядно подрастерялись. Кто уехал в провинцию из Санкт-Петербурга ещё до переноса столицы в Москву, кто попал в опалу при республиканских властях и предпочёл не мозолить глаза. Кто в Сибири, а кто уже и в земле…

Строганов, знатный и богатый холостяк, а графское достоинство по-прежнему ценилось, несмотря на официальный запрет сословных отличий, был вхож в любые гостиные, куда ввёл и меня. Светская жизнь мне показалась несколько сумбурной. Питерская знать буквально сидела на чемоданах, не зная, состоится ли обещанный переезд в Нижний Новгород, переименованный во Владимир, али проще назад вернуться. Чтоб не путать с прежним, новую столицу перекрестили в «Нижний Владимир». Москвичи смотрели на питерских с хорошо знакомым по моей прежней жизни выраженьем на лице «понаехали».

Меня грела мысль, что снова, как и в двенадцатом году, встречусь с людьми-легендами. В расцвете сил Пушкин, уже родился Лермонтов… В Париже я сумел отыскать Жозефа Ньепса и выкупил его «гелиограф», то есть первый фотоаппарат образца 1822 года, Ньепс себе ещё сделает, а также набрал реактивов. Конечно, вряд ли смогу уболтать Александра Сергеевича при его неугомонном характере отсидеть недвижимо часов шесть — восемь, такова длительность экспозиции у сего чуда техники. Но — чем чёрт не шутит.

Пока мы развлекались, а я получил небывалый успех у самых усидчивых дам, осчастливленных первыми в России фотопортретами, крутились шестерёнки государственного механизма. С небывалой оперативностью — всего через неделю — вождь всея Руси пригласил нас на аудиенцию.

Четырнадцать лет назад, переступая порог Зимнего в ожидании встречи с Александром I, я имел сложившееся представление о самодержце. Осведомлённый о заговоре с убийством своего отца, тот палец о палец не стукнул, чтоб предотвратить покушение и с благодарностью принял корону из окровавленных гвардейских рук. Вздумав поиграть в солдатики, обрёк русскую армию на тяжелейшее поражение под Аустерлицем. Но преодолел сомнения и провёл правильные решения в 1812 году, вернул из опалы Кутузова, что во многом определило крушение Наполеона. В этой реальности — с моей скромной помощью.

Пестель же был для меня человеком-загадкой. В той жизни пересидел восстание на Сенатской в Украине, находился под арестом. Его Союз Спасения и «Русская Правда» стали достоянием историков много позже и на развитие событий не повлияли никак. Здесь же его вынесло наверх. А то, что он успел натворить, ни малейшей приязни не вызывало.

В день визита мы описали полукруг у Кремля и выехали к воротам Спасской башни. В двенадцатом, попав сюда пленником, я мало что разглядел, больше помнилось из прежней жизни. Помимо воли глаза искали мавзолей с неупокоенным бренным телом другого всероссийского вождя. По понятной причине ничего подобного не нашлось. Зато сама Красная площадь была очищена от торговых рядов и тем самым приобрела сходство с двойником из ХХI века. Разумеется, о чистке распорядилось уже нынешнее Верховное Правление, как рассказали мне новые московские знакомые, при империи торговые точки возродились здесь первыми, стоило только последнему французу покинуть разграбленный город.

Внутри Большого Кремлёвского дворца было гораздо скромнее, чем в Зимнем. Строганов отметил: гарнизонная солдатня здесь выглядит лучше, чем пограничные мартышки, хоть до имперской лейб-гвардии Романовых как до Луны. Пока мы шагали по коридорам, большей частию — довольно пустынным, я шепнул ему:

— Видишь? Твои знакомцы не соврали. Не хватает людей у Верховного Правления и Благочиний. Не бегут сюда с поклоном устраиваться на тёплое местечко.

— Я тоже не горю желанием, — согласился экс-граф. — Любопытство разбирает, однако. Вот думаю, не может всё так плохо быть. У толкового человека на любом месте выйдет дело, надобно только усилия приложить. А коль у них с людьми скудно, берут на начальственные посты всяких посредственных ничто… — в этот момент мы поравнялись с очередным столоначальником весьма непритязательного вида, и Строганов торопливо поправился. — Недостаточно сведущих людей. Или жадных, беспринципных.

— Ты — не такой.

— Зря иронизируете, Платон Сергееич. Да — я иного сорта. Честь Строгановых не уроню, куда бы меня судьба не забросила.

Судьба? При чём тут она… Мы сами бросились ей навстречу. Никто же не тянул нас в гости к Пестелю.

Он меня сразу узнал, едва мы переступили порог его кабинета, бывшего генерал-губернаторского и очень консервативного — с тяжёлой мебелью, тяжёлыми шторами. Новшеством был только огромный конный портрет обитателя кабинета.

— Гутен таг, Платон! Иди же ко мне. С Бородина тебя не видел. Меня как ранили, унесли, не про всех с тех пор знаю, кто уцелел, а кто… В моём полку половина осталась. И все бы полегли, если бы не твой отчаянный кунштюк на фланге. Фантастиш! Ты — настоящий герой, майн камрад.