Страница 39 из 68
— Для меня это большая честь, Аграфена Юрьевна, — произнёс тот после рекомендации Пушкина. — А потеря Платона Сергеевича — огромная утрата. Поверьте, по пути к Крыму мы не раз договаривались, как закончится война — навещу вас, или вы удостоите вниманием мой гомельский дворец. Познакомил бы вас с супругой Елизаветой Алексевной…
Голос Паскевича дрогнул. Руцкая заметила это не без удивления. Военные обычно сдержаны в эмоциях, а муж не был близким другом фельдмаршала. Оказалось, скорбит он не по сослуживцу.
— Увы, и Елизавета Алексеевна нас покинула. Год слишком богат был на утраты.
— Простите. Примите мои…
— Принимаю, Аграфена Юрьевна, и кому как не вам понять тяжесть потери у другого, только что встретив свою боль. Вероятно, вы желали услышать о последних днях Платона Сергеевича?
— Если это возможно.
— От чего же! Безусловно. Однако здесь, право, неудобно. Вы задержитесь в Москве после похорон?
Руцкая чуть склонила голову.
— Буду рада видеть вас у себя, Иван Фёдорович.
Она сдала гордость русской поэзии на руки Наталье Николаевне, а Жуковский, наконец, добрался до финальной части своего опуса, посвящённого усопшему.
Пришла Судьба, свирепый истребитель,
И вдруг следов твоих уж не нашли:
Прекрасное погибло в пышном цвете...
Таков удел прекрасного на свете!
На похоронах не аплодируют, да и стоявшие вокруг поэты не излучали восторга. Но промолчали, один лишь беспардонный Пушкин не удержался.
— Замечательно сочиняете, Василий Андреевич, только несколько одинаково, pardon. Смею заметить, муза весьма вдохновляет вас лишь в дни имперских празднеств и печалей.
Огорчённый намёком на избыток придворной лести, Жуковский, негодуя, воскликнул:
— Как же вы судить можете, Александр Сергеевич! Вы середину не слышали.
Пушкин чуть улыбнулся, не желая громко насмехаться в траурной зале. Он не сомневался, что середина сочинения ничуть не отличается от финала, где жирный и опустившийся Демидов дважды обозван «прекрасным».
Впрочем, о человеке нужно судить по его делам, внешность и дурные манеры меньшее значат. Аграфена Юрьевна не раз слышала от Платона Сергеевича: премьер-купец был, наверно, одним из лучших российских державных мужей. И правда, он за отпущенный ему недолгий час смог наладить государственные дела, оставшиеся после фюрера в совершенном хаосе, вернул стране уважение соседей, а развитие железного и парового промысла вывело обычно отсталую Русь чуть ли не вровень с Британией. Да, Демидов отличался редким сладострастием, пустился во все тяжкие, отвергнутый и Шишковой-Строгановой, и Шарлоттой, страдал обжорством, последний год — неумеренной тягой к крепкому вину. Столь любовно пополняемая им казна, результат благих начинаний, хорошо и опустошалась, особенно на железнодорожное строительство, отчего демидовские предприятия пережили расцвет прямо-таки сказочный. Графское достоинство не привило ему до конца правил этикета, и до самой смерти Павел Николаевич был куда больше похож на уральского заводчика и поволжского купца, нежели на первое лицо в правительстве державы.
Главное — он принёс многострадальной стране некоторое спокойствие и даже внутреннее согласие, что совсем не просто было, когда в державе практически не осталось людей не обиженных, не униженных, не обобранных. Многих Романовых и их близких безжалостно уничтожили декабристы первой волны, их самих — Расправное Благочиние, затем и оно большей частью пало, когда уральцы и волжане захватили Москву. А чудо-реформа земельная, разорившая и крестьян, и казну, и дворян! А миллионы переселённых иудеев и мусульман! В этой каше поломанных людских судеб не заварилось ни одного бунта, подобного пугачёвскому или декабристскому. Оттого проводили Павла Николаевича в последний путь с искренней жалостью и с пониманием, что отныне нет твёрдой руки у русского кормила власти. Монархисты поведут дело к реставрации самодержавия, от конституционной монархии останется лишь вывеска.
Через три дня после тризны фельдмаршал Паскевич нанёс визит Аграфене Юрьевне, принимавшей в тот вечер Григория Александровича Строганова, Министра иностранных дел. Семейный разговор за чаем непременно коснулся трагической кончины Платона Руцкого.
— Даю слово, сударыня, и прошу поверить, что Александр Павлович сам стремился в наиболее рисковые предприятия той компании. Со стороны выходит, будто я его назначал в ужасное пекло, — Паскевич виновато вздохнул. — Да, отправлял, но по неоднократной его просьбе. Генерал не искал смерти, но и себя не щадил. Он вообразил, что на нём неоплатный долг за некую страшную ошибку перед Россией, из-за коей пришёл Пестель. Понять не могу — вы же в Америке были? Так какое отношение…
— Да, в Соединённых Штатах. Платон Сергеевич в двенадцатом году как врач пользовал императрицу, назначил ей лечение, она и родила императору Александру Павловичу наследника. Вот за то Платон и рвал волосы на голове. Он повторял: не родись наследник, корону принял бы кто-то из братьев Александра и угомонил бы декабристов. Буквально так: размазал стервецов по булыжнику Сенатской площади. А они победили, наследник погиб, через два месяца вместо «свобода, равенство, братство» пришли опричники Пестеля. Из-за них Платон и приговорил себя к искуплению, — согласилась вдова. — Не смею вас ни в чём упрекать, Иван Фёдорович. Вы воевали, на войне гибнут и офицеры, и генералы.
— Только те, что на войну отправились, — добавил Строганов-младший. — Питерские генералы, что при фюрере хвост поджали, а при Демидове распушили его, не больно-то рвались в Крым. Денис Давыдов про них даже эпиграмму сочинил:
Мы несём едино бремя;Только жребий наш иной:Вы оставлены на племя,Я назначен на убой.
— Как точно он подметил! — согласился Паскевич. — Однако его явлению в Крыму я ещё больше удивлён был, нежели подвигами Платона Сергеевича. После наполеоновых войн Денис Васильевич откровенно службой манкировал, дескать — отвоевал своё. Знаете, какая романтическая история снова толкнула его к гусарам? Он, живший сибаритом, эдаким провинциальным медведем, влюбился вдруг в девицу на четверть века моложе, бросил семью. Она ответила отказом, вышла замуж, а вернутся домой побитым и побеждённым — не в характере нашего партизана. И вот, поспела турецкая компания, Давыдов подал прошение на высочайшее имя и отличился на Днепре, — фельдмаршал, оживившийся было при воспоминаниях о буйном гусаре, снова вернулся к минорному ладу. — Но сумел сохранить жизнь, сударыня.
В заключение визита он рассказал о дворце на берегу реки Сож.
— К лету заканчиваю благоустраивать. Не побрезгуйте навестить, привозите детей. В Гомеле тепло, почти как в Малороссии, однако нет докучливой южной жары. Так сказать, парадиз умеренных широт.
Прощаясь, он припал губами к руке Аграфены Юрьевны, задержав её пальцы в своих на секунду больше принятого обычно.
В последующие годы Паскевича захватила политика, а не устройство гнёздышка в Белой Руси. Племенные питерские генералы, над которыми едко насмехался гусарский поэт, подняли бунт, пробуя посадить на трон своего ставленника. Фельдмаршал привёл в Петербург верные короне дивизии и утопил восстание в крови с беспощадностью, достойной К.Г.Б. В 1835 году Александр Николаевич Романов избавился от регента.
Некоторой неожиданностью стало для Паскевича, пожалуй, возвышение Александра Строганова. Маятник общественного мнения качнулся в противоположную сторону; некогда презираемый экс-фюрер К.Г.Б. теперь был героем десанта в Крыму и, поддержанный многочисленной роднёй, получил пост премьер-министра.
Стало вдруг модно, отдавая девиц Демидовых за Строгановых и наоборот, именоваться новобрачным двойной фамилией Демидовы-Строгановы. По богатству и весу в России они, пожалуй, превзошли Романовых.
Впервые прошли выборы в Государственную думу с участием недворян, тех, кого раньше именовали «подлым сословием». Победила, но с досадно малым перевесом, партия Демидова-Строганова.