Страница 4 из 13
После рождения Талика мама находилась дома, и мы начали учить буквы по азбуке, сделанной в виде игральных карт с картинками. Мне это занятие очень нравилось. Мама говорила, что когда я выучу все буквы, она достанет Букварь, и мы будем читать. Я не мог дождаться этого момента, очень хотелось увидеть этот загадочный Букварь и начать читать. И вот наступил долгожданный день. Мама достала Букварь, и мы начали читать. Дело оказалось очень трудным, и мне оно быстро разонравилось. Дальше я учился читать, как говорится, из-под палки. Каждый день я должен был прочитать вслух определенное количество сначала абзацев, а потом страниц. Пока не прочитаю, гулять мама на пускала, а все ребята давно уже гуляли. Одним словом, это было мучение. Мне больше нравилось считать. Я быстро научился считать до двадцати, и дальше десятками до ста. Легко складывал и вычитал числа в пределах двух десятков. А еще в это время, длинными зимними вечерами мы с Аллой и мамой сидели на печи и пели песни. В основном революционные: «По долинам и по взгорьям», про Щорса, про Кармелюка, песни на стихи Шевченко.
Через несколько месяцев маме нужно было выходить на работу, а Талика девать было некуда, так как в ясли, которые находились в центре села, детей принимали только с полутора лет. У нас появилась бабка-нянька, которая жила у нас и смотрела за Таликом. Талик постоянно кричал и плакал, и бабка потребовала доплаты, потому, что ребенок очень вредный. Потом она на пару дней куда-то уезжала, и ребенок перестал кричать и плакать. С ее возвращением все возобновилось. Мама осмотрела Талика и обнаружила на его теле красные следы, как будто его специально больно щипали, чтобы он кричал. Бабку выгнали и взяли другую, после чего ребенок стал абсолютно спокойным.
Когда Талику исполнилось полтора года, мама стала носить его в ясли. Но брат оказался хилым ребенком, за год посещения садика он семь раз болел воспалением легких, и мама лежала с ним в больнице. Хорошо, что в то время в Вертиевке было все свое: и больница, и поликлиника, и роддом. Сейчас, с развитием демократии, нет ничего, в бывшей больнице осталась только машина скорой помощи с одним водителем, без врачей, да и ту нужно заправлять своим бензином, чтобы тебя отвезли в больницу в Нежин. Дальше носить Талика в садик было опасно, и его начали оставлять на попечении двоюродной бабки Ганны. Мама рассказывала Алле, что кушать там Талик отказывался, ел только печенье, которое мама клала ему в карман. Он нигде не бегал и не играл. Как мама утром сажала его на лавку в доме бабы Ганны, так он и сидел до обеда, когда мама возвращалась из школы и его забирала.
Примерно в этот период я впервые попал в Нежин. Ехали на базар на телеге, запряженной лошадью, с дедом Митрофаном и отцом. Выехали затемно, было довольно прохладно, и меня накрывали тулупом, чтобы не замерз. Утром уже были на базаре. Не помню, чем торговали, но большой бублик мне отец купил.
Родная моя бабушка Татьяна умерла рано, но были еще две двоюродные: Ганна и Домаха. Бабушка Домаха жила одна, далеко, аж возле железнодорожной станции, и к нам практически не приходила. Ее муж и старший сын не вернулись с войны. Младший, Коля, ездил на работу в Нежин в рваных сапогах, осенью промочил ноги, заболел и умер. Дочь Галя жила в Чернигове. Позже, когда повзрослел, ездил к бабушке я, возил молоко и другие продукты, которые передавала мама.
Бабушка Ганна жила недалеко от нас, вместе с невесткой Варварой и внучкой Верой. Муж ее к тому времени уже покоился на кладбище, старший сын, отец Веры, погиб на фронте, а младший Иван жил в Ичне, где работал лесничим. Бабушка к нам иногда заходила, и ее угощали селедкой. Говорили, что за селедкой она на край села в гости пойдет. Пару раз я с бабушкой Ганной ходил в церковь. Первый раз были на обычной службе. Кроме красивых икон ничего интересного я там не увидел. А второй раз были на пасху на всенощной. Какая красота, какая торжественность. Я простоял в церкви как завороженный целые полчаса. Потом все наскучило, и мы с другими мальчишками играли во дворе церкви в прятки. Ночью это очень интересно. Мальчишки учили меня как заработать в церкви на кино. Когда церковный староста будет обходить людей с подносом для пожертвований, нужно положить на поднос 5 копеек, а сдачи взять 15 копеек. Поучаствовав таким образом в благотворительности несколько раз, можно набрать нужную сумму на кино. Но я не стал этого делать, это как-то стыдно. Потом начался крестный ход, очень красивое зрелище. Мы с бабушкой тоже прошли со всеми вокруг церкви. Уже под утро народ выстроился вокруг церкви со своими корзинками с зажженными в них свечами, и священник все это освятил. Это было очень красиво. Стоило не поспать ночь чтобы увидеть всю эту красоту.
А потом бабушка взяла меня с собой при поездке в Ичню к сыну Ивану. Ехали сначала до Нежина, а потом маленьким автобусом, у которого дверь открывалась длинной ручкой с места водителя, ехали до Ични. В пути попали под сильный ливень, дорогу размыло, автобус таскало по дороге из стороны в сторону. По пути есть село с названием «Вэлыка дорога», оно наверно сильно заболочено, потому, что на всем протяжении примерно в 5 км вдоль дороги выкопаны глубокие рвы. В один из таких рвов и начало сносить наш автобус, который сильно накренился как раз в ту сторону, где мы сидели. Я думал, что мы перевернемся в этот ров, в воду, а я не умею плавать. Но все обошлось, водитель потихоньку сумел выехать.
Иван Ефимович жил в служебной трехкомнатной квартире, занимающей половину одноэтажного дома, на другой половине жила другая семья. Вместе с ним жили его жена Анна Алексеевна, дочь Люся и моя крестная, родная сестра моей мамы, тетя Тоня, которую Иван Ефимович по доброте душевной пустил жить в свою квартиру. Бабушка осмотрела эти три комнаты и осталась довольна тем, как живет сын. Потом подошла к огромному зеркалу, которое стояло в одной из комнат, и сказала: «четвертую я посмотрю завтра, сегодня уже сил нет». Люся была года на три старше меня и ми с ней быстро подружились, всюду бегали вместе. Крестная работала в пекарне и приходила домой только вечером. Мы с ней как-то ходили по магазинам, и я увидел что-то интересное, круглое в красной оболочке. Я попросить это что-то купить мне попробовать, но крестная сказала, что это голландский сыр, я его есть не буду. Домой мы с бабушкой вернулись без происшествий.
Детей нашего возраста на нашей улице было не очень много: мы с Аллой, соседские Оля и Нина Василенко, Нина Кучинская, и с соседней улицы Петя и Витя Осипенко. Но Витя с Петей к нам приходили редко. Еще были Коля и Толя, братья девочек Василенко (уличная кличка Царёвы), но они были еще маленькие. Игрались своей небольшой компанией. Игры были простые: классики, скакалка, мяч (выбивание из круга), игры в семью. Но мне больше всего нравилось играть возле отца Нины и Оли. Его звали Михаилом. Сначала он работал трактористом и часто приезжал домой трактором. У него были такие интересные штуки как магнето, которое давало искру, складывающаяся немецкая саперная лопатка и противогазы. Потом он вместе с родственниками своей жены Царёвыми разгружал вагоны с цементом, в результате чего заболел туберкулезом, и находясь дома, занимался столярным делом. В основном делал на заказ оконные рамы. Он разрешал мне брать в руки его инструмент и что-то им делать. Мне это очень нравилось, и я там пропадал постоянно, несмотря на строжайший запрет родителей к нему не ходить. Причину запрета я не понимал, а инструмент меня притягивал как магнит. Дома у нас были только тяжелющий тупой топор, ножовка и клещи. А там был маленький острый топорик, с которым я вполне справлялся. Первые навыки плотницкого дела я получил именно там.
А вот надевать новую одежду я не любил. Особенно после того, как мама увидела меня играющим в песке в новых штанах, и, без объяснения причины, поставила в угол. Это было, на мой взгляд, второе несправедливое наказание, после наказания в садике за мат. Ничего не объяснили, и сразу в угол. У меня сложилось твердое убеждение, что детям нужно сначала все по-человечески объяснить, и наказывать только тогда, когда ребенок слов не понимает.