Страница 18 из 19
Как раз пройдет первая читка пьесы по ролям дублерами; уточнение реплик, снова обсудим замысел спектакля, так, что твое появление приветствуется.
Я спалился, спалился по полной программе. И во всем виновато мое желание попробовать новую профессию.
Ничего, казалось, не предвещало неприятностей. Когда я зашел в зрительный зал финского театра, на передних рядах уже сидели мои будущие партнеры по спектаклю.
Я скромно уселся рядом с ними и, достав роль, попытался еще раз пробежаться по тексту.
Вскоре появились целых два режиссера Тойво Хайме и Паули Ринне. Сразу началась непонятные пока мне разговоры, намеки. Я же сидел молча, ожидая, когда очередь дойдет до меня.
Ждать пришлось достаточно долго, Ринне, пока Тойво Хайме работал с актерами, спокойно сидел, наблюдая за происходящим со стороны. Но, когда Хайме добрался до меня, тоже подошел ближе внимательно выслушал несколько монологов, попросил провести небольшую сцену с актёром, исполняющим роль Илмаринена.
После нашего короткого выступления режиссеры переглянулись и отсев от нас подальше в зал, начали что-то негромко обсуждать.
У нас наступила пауза, во время которой я поймал на себе несколько заинтересованных женских взглядов.
Тем временем на сцене появились двое рабочих, ставящих декорации. Некоторое время спустя оттуда донеслись просьбы о мужской помощи, декорации оказались довольно тяжелыми.
Я и еще один молодой парень, Эрик, как его называли коллеги, переглянувшись, поднялись на сцену и впряглись в работу. Декорации были довольно тяжелые, а на сцене жарко, спустя несколько минут я уже взмок и начал думать, что зря вылез со своей инициативой.
В это время мой напарник, с которым мы двигали декорацию, тяжело дыша, посоветовал мне зайти с другой стороны сцены. В ответ, я посоветовал ему самому сделать тоже самое, только осторожней, чтобы не задеть крюк с огнетушителем на стене.
Неожиданно парень остановился, опустил свою ношу на пол и, улыбаясь, спросил:
– Алекс, ты швед?
– Блин, горелый! – мысленно воскликнул я. – Эрик обратился ко мне на шведском языке, а я, как дурак на нем же и ответил.
Показав свое знание языка, теперь было бы глупо его стараться скрыть, поэтому мы с Эриком так и продолжили разговаривать на шведском языке, спустившись со сцены.
Особого фурора среди артистов это не произвело. Все знали, что Эрик Хансен финский швед, приехавший к нам по обмену на стажировку, но обо мне здесь никто ничего не знал, поэтому мог посчитать банальностью знание шведского языка. Если бы не Эрик, никто бы и внимания не обратил на нашу беседу.
Но тому не терпелось выказать радость по поводу того, что у него появился собеседник, разговаривающий на родном языке. И он тут же громко заявил, что Алекс разговаривает по-шведски, как истинный швед.
После чего общего внимания было уже не избежать. Хорошо, что кроме Эрика шведским языком никто не владел, поэтому его утверждения, что Красовский разговаривает практически без акцента, встретили довольно скептически.
Паули Ринне, однако, заметил, что талант может проявить себя в различных областях, как показала сегодняшняя проба, задатки лицедея у товарища Красовского имеются и при должной работе он может добиться заметных успехов в театральном искусстве, таких же, как в изучении иностранных языков.
Я же в это время находился в некой прострации, представляя, что подумает обо мне мой куратор из КГБ, когда узнает занятную новость от коллег, чьи осведомители работают в финском театре, что Красовский свободно болтает по-шведски с гражданином Финляндии. Скорее всего, его первой мыслью будет, когда и где Красовский успел выучить шведский язык.
Похлопав в ладоши, Хайме попросил внимания, после чего мы продолжили репетицию.
Возвращаясь, домой я подумал:
– А собственно чего парюсь? Что мне могут предъявить? Что я шпион? Смешно! Кто поверит? Моя жизнь до этого момента протекала на глазах у всех. Так, что знание языка окружающие объяснят чем угодно, только не переселением душ. А я намертво стоять буду на том, что выучил его по самоучителю. Другое дело, что найдутся люди, желающие использовать мои знания в своих интересах. Тот же Женя Ильин, к примеру.
Итогом репетиции стало то, что свободного времени у меня не осталось вообще. Работа, и подготовка к спектаклю вот чем я был занят с утра до вечера. И подготовку к экзаменам никто не отменял. Зачеты были сданы еще до Нового года. Так, что оставалось только ждать начала сессии. В принципе, экзамены у вечерников принимались без особых сложностей. Преподаватели относились к нам снисходительней, чем к студентам дневных отделений. Так и я не особо переживал, надеялся на лучшее. С опаской лишь ждал встречи с преподавательницей истории КПСС. Хоть я старался не высовываться и не задавать лишних вопросов, несколько раз ухитрился отвечать не по учебнику, чем и привлек к себе внимание нашего доцента Марии Ивановны Гладковой, поинтересовавшейся источниками моих знаний.
Ну, объяснять же ей, что все свои знания я приобрел, читая открытые источники в капиталистической России. Кое-как объяснился тем, что где-то, что-то читал, а вот, где, убей бог, не помню. Чувствую, что сдать экзамен по этой дисциплине будет из-за этого сложней, чем остальные.
У Пашки сессия уже началась, и в экзаменационные дни после сдачи очередного экзамена он приходил домой изрядно подшофе. Сдавал экзамены братец так себе и, похоже, ему, как троечнику, грозило остаться без стипендии. А это ни много не мало – целых сорок рублей. Месяц можно прожить, если не шиковать. Не то, что путинские две тысячи – один раз в магазин сходить. Маман уже сообщила, что никакой магнитофонной приставки «Ноты» он не получит, если продолжит хватать трояки.
Хотя по итогам сессии, Паша и лишился стипендии, но мама все же расщедрилась и на мое горе согласилась на покупку этого агрегата. А как хорошо без него жилось!
В общем, мой брат сразу стал меломаном. Одним прекрасным вечером придя с работы, я увидел, как он, вне себя от счастья, подключив нашу старую радиолу к новенькой магнитофонной приставке, пытается записать на ней какую-то лабуду со старых ренгеновских пленок.
– Пашка! – возмущенно воскликнул я. – На какой помойке ты эти записи нашел?
– Тихо, Сашка, не кричи, мама услышит, – тревожно зашептал братец. – Купил я эти кости. Юрка Тараскин ездил в Ленинград и оттуда их привез. На них Битлы записаны. У нас целая очередь на такие стоит.
– Паша, ты случайно не знаешь, где я работаю? – ехидно спросил я.
– Ну, знаю, и что.
– А ты знаешь, какие у нас магнитофоны стоят?
– Понятия не имею.
– Ну, раз не имеешь, покупай магнитофонную пленку, а я запишу тебе на работе, все, что ты захочешь. Только говно второго типа не покупай. Ищи тип-6 с бобинами на 15. А это старье выкинь, такая пленка головку моментом запилит. Откуда ты её только выкопал. По моему на ней наш батя в шестидесятом году Зыкину или Бернеса записывал.
– Точно, Сашкец, вот дурная голова, я и не сообразил, что у тебя есть такая возможность. А я ведь Тараскину целых пятнадцать рублей за эту мутоту отвалил. Мама узнает, убьёт, на хрен! Но пленку выкидывать не буду, кому-нибудь по дешевке продам.
– Слушай, Паш, а что твой Тараскин пластинки не привозит? Они, конечно, намного дороже стоят, но качество не сравнимое, – спросил я.
Но брату, уже было не до пластинок. Его окрыляли открывшиеся перспективы. Он вырвал листок из тетради и торопливо писал названия нужных ему песен.
Я же горестно думал, что теперь дома с этой музыкой нам с мамой покоя не будет. Но раз покоя все равно не будет, так пусть хоть записи будем слушать качественные.
Забегая вперед, скажу, что Пашкец, зараза, похвастался приятелям своими записями, и те потом одолевали его просьбами переписать то один альбом, то другой. Я же категорически отказался выполнять их хотелки, из-за чего у нас периодически возникали разногласия, заканчивающиеся примирением. Самому то Паше все время что-то было нужно.