Страница 29 из 111
— Почему нет? — спрашиваю я.
— Потому что… — её пальцы ещё крепче сжимают кружку. — Мы найдём другой способ.
Като вздыхает.
— Церес…
— Нет.
— Как долго мы с тобой дружим?
— Мы не друзья, — резко отвечает она.
Он вздрагивает.
— Нонна! — ахаю я.
— Друзьям можно доверять.
Она начинает теребить свою шаль и отводит глаза от Като, который смотрит на неё в немом изумлении.
— Ты в подчинении Юстуса Росси, Като.
— Каждому надо на что-то жить, Церес.
И когда после целой минуты никто ничего не говорит, он встает со своего стула.
— Спасибо за тёплый напиток.
Бабушка не отвечает на его благодарность и не смотрит ему в глаза, когда он уходит.
Я улыбаюсь ему.
— Спокойной ночи, Като. И спасибо.
Он смотрит на бабушку в последний раз, после чего выходит наружу.
После того, как дверь закрывается, я набрасываюсь на бабушку.
— Это было грубо.
— Като ещё мальчик, Фэллон.
— Ему сто семь лет!
— Как я и сказала — ещё мальчик. И как я и сказала, — она кладёт локти на стол, — он в подчинении у твоего деда. Хочешь, чтобы у него были проблемы?
— Ты отказала ему, чтобы его защитить? — мои ресницы взлетают к бровям. — Значит, если бы он не работал…
— Один золотой.
Она смотрит в стеклянный чайник на кружащиеся веточки и лепестки, которые разбухли в кипятке.
Я откидываюсь назад и скрещиваю руки.
— Ты, вероятно, могла бы выручить неплохую сумму за то платье, которое послал мне Данте. Если, конечно, ты не попросила наших соседей, огненных фейри, его сжечь.
Она сглатывает.
Значит, я обвиняла её не напрасно.
— Кстати, он пригласил меня на свидание.
Мои слова заставляют её оторвать взгляд от чая.
— Я согласилась. Возможно, я смогу попросить его заплатить Тимеусу…
— Никогда не одалживай у мужчины, Фэллон. Никогда. И нет, я не сожгла твоё платье. Оно висит в шкафу твоей матери. Я отнесу его завтра на рынок и посмотрю, сколько мы можем за него выручить.
Через мгновение, она спрашивает:
— Что стало с Антони?
— Наши пути разошлись.
Я замечаю, что она заглядывает в кружку, которую она поставила передо мной.
— Так ты, наконец, раскроешь секрет этого ужасного напитка? Если ты дала мне его, чтобы наказать за посещение Ракса…
— Это тоник, который сохранит твою утробу пустой в течение лунного цикла.
Несмотря на мокрое платье, моя шея начинает гореть.
— О.
— Теперь ты рада, что я не стала вдаваться в подробности перед Като?
Я замечаю блеск в её глазах, который давно там не видела.
— Вообще, он мне без надобности.
— Может быть, не сегодня.
Она изучает выражение моего лица.
— Но я уверена, что скоро ты будешь ему благодарна.
Мои щёки заливаются краской, выдавая все мои многочисленные фантазии о ночи с Данте.
— Убедись в том, что тот, кого ты выберешь, будет внимательным и щедрым. Щедрые любовники очень редко встречаются.
И хотя я не хочу обсуждать секс со своей бабушкой, я использую её совет как предлог:
— Я уверена, что Като…
— Я достаточно повеселилась.
— Серьёзно? Юстус был внимательным и щедрым?
Блеск в её глазах гаснет.
— Извини, нонна.
В течение долго мгновения мы молчим и ждём, когда штормовые облака, которые я принесла в наш маленький дом, унесёт прочь.
— Почему ты забрала мою ленту? Зачем делать так, чтобы я почувствовала себя недостойной Исолакуори?
Её зелёные глаза впиваются в меня, после чего она подаётся вперёд и сжимает мои руки.
— Потому что я напугана, Капелька. Я боюсь, что они узнают, что ты другая. Я боюсь, что они…
Её голос теряет всю свою силу.
— Что они попытаются меня убить?
— Нет. Что они попытаются тебя использовать, потому что нечувствительность к железу и соли, а также умение приручать животных, делает тебя оружием не имеющим себе равных.
Я улыбаюсь, потому что она забыла кое-что важное.
— Только вот я человек, а не вещь, нонна. Меня нельзя использовать против моей воли.
Она убирает руки обратно на стол и откидывается на своём стуле.
— Тогда убедись в том, что твоя воля не подчинена твоему сердцу.
— А что не так с моим сердцем?
— Оно бьётся не для того мужчины.
Я отступаю на шаг назад. Это моё сердце. Если я хочу отдать его эльфу, значит, я отдам его чёртову эльфу. Кто она такая, чтобы решать, какой мужчина правильный, а какой нет?
Я не придаю значения сказанному и встаю.
— По крайней мере, моё сердце бьётся, нонна. И временами я не могу сказать того же о твоём.
ГЛАВА 19
Я зашнуровываю единственную пару обуви, которая у меня осталась — зимние ботинки. Чёрная кожаная ткань так сильно не подходит к моему фиолетовому платью, что при виде меня прохожие, несомненно, поднимут брови, но не сильнее, чем если я буду гулять по Люсу босиком. По правде сказать, мою обувь, вероятно, сочтут эксцентричной, но эксцентричность лучше, чем бедность.
После нескольких попыток пройтись гребнем по многочисленным волнам, которые образовались из-за того, что я поспала с мокрыми волосами, я заглядываю в комнату мамы, чтобы рассказать ей о своём вечере. У меня нет от неё секретов, отчасти потому что она — могила, а отчасти потому, что я хочу, чтобы она знала всю мою подноготную на случай, если она когда-нибудь очнётся от своего ступора.
Пока я рассказываю ей о своём вечере, она не сводит глаз с берега Ракокки.
— Холодно, — бормочет она.
Сейчас стоит знойная погода, которая стала ещё жарче из-за отсутствия облаков, но я беру сложенное одеяло в изножье её кровати и укрываю мамины колени.
Она качает головой, из-за чего её тело трясётся, а тонкая шерстяная ткань в свою очередь собирается вокруг её талии.
— Холодно.
— Поэтому я и накрыла тебя одеялом, мама.
Она становится взволнованной.
— Золото. Золото. Золото.
А… золото.
Вздыхая, я убираю одеяло, коря себя за то, что я её потревожила.
— Я найду способ его достать.
— Аколти.
Тёплый ветерок, дующий с канала, усиливает её шепот.
— Аколти. Золото.
Мои пальцы разжимаются из-за шока, и одеяло падает к моим ногам. Я рассказывала ей тысячу историй о Фибусе, и за эти годы она несколько раз его видела. Ну, может быть это преувеличение. Он и Сиб приходят ко мне домой и проводят время со мной и мамой, но её глаза всегда проходятся по ним так, словно они герои потрескавшейся фрески, оставшейся нам от предыдущего хозяина, известного художника, который благодаря своей славе оказался в Тарекуори.
Я слышала, что он однажды продал картину за четыре золотых. Одну единственную картину. Как жаль, что у меня столько же способностей к рисованию, сколько у Птолемея Тимеуса учтивости.
Я приседаю на корточки, чтобы поднять одеяло.
— Фибус Аколти порвал все связи со своей семьей несколько лет назад, мама.
— Аколти. Золото.
Мои брови сходятся вместе, и я бросаю одеяло на мамину кровать. Неужели она хочет, чтобы я приняла его щедрое предложение? Если он всё ещё хочет одолжить мне денег… Мой взгляд устремляется на шкаф, после чего я подхожу к нему и открываю дверцу. Тесное пространство заполнено разномастными простынями, выцветшими полотенцами и простенькими мамиными платьями.
Никакое дорогое платье не сверкает на вешалке. Бабушка, должно быть, уже забрала его. Моё сердце опускается, ведь я его даже не увидела, не потрогала, не понюхала. У меня никогда не было одежды, которая не побывала бы на ком-то ещё и не впитала бы в себя чужой запах.
О, Боги… моё свидание! Учитывая всё случившееся, я забыла, что Данте ожидает, что я надену это платье на наше свидание. Мало того, что это теперь невозможно, так мне ещё придётся надеть ботинки. Я морщусь. Он никогда не приведёт меня во дворец, если я буду одета как нищенка.