Страница 36 из 62
Я снова столкнулся с чем-то новым для себя в Израиле. С сентября 2000 года Израиль жил в условиях второй интифады Аль-Аксы[93]. Причем волнения проходили не только на «территориях», но и в пределах так называемой «зеленой черты»[94]. Израильские арабы проводили демонстрации, вступали в стычки с полицией, были жертвы. И если в предыдущие годы, чтобы пообедать в одном из многочисленных ресторанчиков на набережной Яффо, столик приходилось заказывать минимум за сутки, то теперь большинство магазинов, кафе и ресторанов в Яффо были закрыты — из-за отсутствия спроса. Работали только небольшие частные аптеки и продовольственные лавки. И еще «Пират» — небольшой рыбный ресторан, единственный на всю округу.
Яффо казался вымершим. Можно было пройтись по улицам и не встретить ни одного человека. Ощущение сталкера: выходишь — и никого нет! Страх запер людей по домам. Угроза терактов была практически ежедневной. В кварталах города с преобладающим арабским населением евреи старались не выходить из дома, опасаясь за свою жизнь.
Но я то ли по наивности, то ли из-за погруженности в свои проблемы не испытывал страха и каждый день гулял по Яффо и Тель-Авиву. До этого у меня никогда не было ни времени, ни возможности просто бродить по городу, смотреть по сторонам, вдыхать ароматы пряностей в небольших лавочках, слушать израильскую музыку, вобравшую в себя арабские и средиземноморские мотивы.
Во время одной из таких прогулок я набрел на Центр каббалы, чуть в стороне от центральной тель-авивской улицы Дизенгоф. Туда можно было просто зайти, выбрать какой-нибудь каббалистический трактат на английском или русском, сесть и читать. Было сложно и непонятно.
Я открывал для себя израильскую street food — марокканскую, тунисскую, арабскую. Научился различать оттенки вкуса хумуса, тхины, узнал, где делают самые вкусные кебабы… Это был безумно интересный фейерверк вкусов, что неудивительно — ведь Израиль принимал евреев из разных стран с их кулинарными привычками и пристрастиями. Так получилось, что на этом небольшом клочке земли от Бухары и Тбилиси до Парижа и Милана, Бейрута или Аммана — считанные метры. Если говорить о кухнях, конечно. К некоторым из них надо привыкать, другие захватывают сразу, а выбор свежих продуктов такой, что самому порой приготовить из них что-то одно удовольствие.
Мне кажется, что я тогда пешком обошел каждую улочку и закоулок в Тель-Авиве. Пейзаж с каждым днем становился все более родным и близким. Я встречался с самыми разными людьми, писателями, художниками. Главным образом русскоязычными. Познакомился с приехавшим в Израиль писателем Василием Аксеновым, мы долго разговаривали, выпили водки, попарились в русской бане у моего нового знакомого — израильского художника Евгения Абезгауза.
При этом я не забывал про диссертацию. Засел за книги — часть из них мне привезли из России, но многое нашел в Израиле. Я работал по несколько часов в день, тем более что подробный план составил еще в России. Писать было легко, а главное — не покидало ощущение, что я действительно могу сказать что-то новое по истории и роли либерализма в России.
Я довольно много времени проводил в одиночестве, но не чувствовал, что был выключен из происходящего в России. Я продолжал заниматься делами РГГУ, звонил друзьям и коллегам. Я, безусловно, был в курсе происходящего с ЮКОСом. Новости приходили только плохие. Я видел, что власть ведет с нами игру в кошки-мышки, становилось очевидно, что мышку она съест рано или поздно.
Два раза ко мне приезжал Ходорковский. Поскольку меня не покидало ощущение затягивающейся петли, я уговаривал его не возвращаться в Россию. После ареста Алексея Пичугина и Платона Лебедева мне и многим людям в окружении Ходорковского было совершенно понятно, что такая участь может постичь и его, и меня, и других партнеров по ЮКОСу.
Мне кажется, что ни в одной стране мира тюрьма не играет такой роли, как в России. Тюрьма в широком, метафизическом смысле пронизывает жизнь и мировосприятие каждого россиянина. Тюрьма — это не просто место, где преступники отбывают заслуженное наказание. Нет, это своего рода параллельный мир, куда может попасть каждый — и виновный, и невиновный. Самая известная русская пословица про тюрьму — «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». То есть никто не застрахован ни от обнищания (нищенской сумы), ни от ареста. Сама жизнь в СССР с бесконечными арестами, тюрьмами и лагерями служила лучшим доказательством правоты этой пословицы. Так, за два месяца до смерти Сталина в лагерях, колониях и тюрьмах числилось 2 миллиона 625 тысяч человек, а в спецпоселениях — 2 миллиона 753 тысячи[95]. А сколько миллионов до и после прошло через эту кошмарную пенитенциарную систему советской власти за семьдесят лет ее существования? Это означает, что практически у каждого советского гражданина в тюрьме сидел родственник, друг, сослуживец или просто знакомый.
Миллионы советских людей знали про тюремные порядки, они с удовольствием распевали блатные песни, употребляли в повседневной речи блатные словечки и смотрели фильмы про уголовников — «Путевку в жизнь», «Джентльменов удачи», «Место встречи изменить нельзя»… Тюрьма в России — нечто близкое, а порой и неизбежное, к чему стоит быть всегда готовым. Это своего рода испытание, которое должен с честью пройти настоящий мужчина.
Наверное, уже тогда Ходорковский внутренне подготовился к подобному испытанию.
Но для меня тюрьма была воплощением абсолютного зла, полного ужаса, ада на земле. Пребывание в заключении для меня неприемлемо и непредставимо. Я бы предпочел принять яд, чем провести хотя бы пару дней в тюрьме… Именно поэтому я с такой страстью отговаривал Ходорковского от возвращения в Россию.
Вечером 24 октября 2003 года Михаил позвонил мне из самолета, уже несколько часов стоявшего на летном поле аэропорта Нижнего Новгорода в ожидании разрешения на вылет в Новосибирск (он летел в Иркутск с дозаправкой в Новосибирске).
Он сказал: «Привет. Я в самолете в Нижнем. Нас не выпускают на взлет».
Мы оба понимали, что все наши разговоры прослушиваются, и я почувствовал, что он звонит попрощаться со мной.
На многие годы это стало нашим последним разговором.
Ночью 25 октября меня разбудил звонок из службы безопасности ЮКОСа. Сразу после приземления в новосибирском аэропорту Толмачево антитеррористическая группа «Альфа» окружила самолет. Потребовали открыть люк, ворвались на борт и вывели Ходорковского в наручниках в ожидавший милицейский автобус.
Старая жизнь закончилась. В Новосибирске арестовали Ходорковского, значит, и мне назад дороги не было…
Глава 14.
Мой друг Михаил Ходорковский
…Я до сих пор в деталях помню свою первую встречу с Михаилом Ходорковским в конце 1987 года. К тому времени мы с Мишей Брудно уже выполнили наш первый заказ для Центра научно-технического творчества молодежи и получили за него деньги. Вскоре помощница Ходорковского Таня Анисимова предложила мне постоянную работу в Центре НТТМ. Но прежде надо было пройти интервью с Михаилом.
Естественно, перед этой встречей я попытался побольше узнать о Ходорковском. Поговорил с самыми разными людьми и услышал весьма противоречивые мнения. Но одно было понятно: парень сделал головокружительную по советским критериям карьеру. К двадцати четырем годам он побывал освобожденным первым заместителем секретаря комитета ВЛКСМ Московского химико-технологического института, который окончил с отличием, вступил в КПСС и теперь возглавлял новую экономическую инициативу, поддержанную партией и правительством СССР.
Я ожидал увидеть эдакого комсомольского вожака в типичном сером костюме и галстуке, четко понимающего, каким тоном разговаривать с начальством, а каким — с подчиненными. Но когда я открыл дверь в маленький кабинет, навстречу мне вышел из-за стола интеллигентный парень в джинсах и джинсовой куртке. Он усадил меня на стул, а сам присел на стол, и наша беседа пошла не по стандартной схеме. С самого начала Миша выбрал естественный, доверительный, заинтересованный и дружественный тон, говорил тихо и на хорошем московском языке. Все это мгновенно расположило меня к нему. Я, в принципе, всегда старался устанавливать с начальством равные отношения и никогда бы не смог работать с руководителем, живущим по принципу «я начальник, ты дурак». В Мише это отсутствовало начисто, хотя он всегда был несомненным лидером и умел жестко отстаивать свои решения.