Страница 25 из 62
У нас была своя, последовательная и достаточно жесткая, корпоративная этика. Ни я, ни Ходорковский никогда не любили роскоши. И я всегда верил, что кичиться своим богатством, демонстрировать его — просто неприлично и аморально. Я помнил, что мы вышли из страны, в которой на протяжении многих лет большая часть населения голодала, где под фанфары о социальной справедливости нищенствовали и страдали люди, обделенные всем, даже лекарствами. Мне казалось, да я и сейчас так считаю, что человек должен иметь личные нравственные ограничители потребления.
Глава 10.
Профессия: филантроп
Если бы меня сейчас попросили определить мою нынешнюю профессию, я бы ответил: профессиональный филантроп. Это именно то, чем я занимаюсь «на полную ставку» последние пятнадцать лет. Но так было далеко не всегда. И даже в начале 90-х, когда я уже стал долларовым миллионером, благотворительность не была существенной частью моей жизни. Конечно, я всегда помогал родным и близким. В качестве члена команды МЕНАТЕП участвовал в некоторых наших благотворительных проектах. В частности, я упоминал уже созданный по инициативе Михаила Ходорковского в 1994 году лицей-интернат «Подмосковный», в котором учились дети военнослужащих, погибших в военных конфликтах
Осознание необходимости быть вовлеченным в общественную деятельность пришло постепенно. Очевидно, вместе с осознанием того, что капитализм сам по себе не может разрешить многие социальные проблемы, да еще и в коррумпированном государстве. Наверное, пересмотреть свое мировоззрение меня подтолкнула наша деятельность, связанная с переустройством ЮКОСа и внедряемыми в связи с этим социальными программами.
Но по-настоящему, на личном уровне я почувствовал необходимость благотворительной деятельности в конце 1990-х — начале 2000-х годов. И стал заниматься благотворительностью не вообще, а именно еврейской. Цдака — благотворительность, филантропия — является одной из основ и главных ценностей иудаизма. А также важной частью еврейской общинной жизни. Нет смысла напоминать о многочисленных заповедях в Библии о помощи вдовам, сиротам, беднякам. Еврейские мудрецы много рассуждали о том, как их правильно исполнять. Мне очень близко учение Рамбама[51] о восьми ступенях благотворительности в Мишне Тора[52]. Согласно его учению, высшая ступень — это помочь человеку, когда он еще не в нужде, а только на пороге ее. И тогда лучше всего дать ему ссуду или подарок, помочь найти работу, пригласить в компаньоны. Но это сейчас я могу цитировать Рамбама, а тогда приходилось всему учиться с нуля.
В Советском Союзе слово «благотворительность» считалось неприличным. Филантропия, объясняли нам, это своего рода подачка, которой капиталисты откупаются от ограбленного ими же пролетариата. В СССР все проблемы должно было решать справедливое и заботливое государство. Хотя в России в XIX — начале XX века были известны свои великие филантропы — и русские, и еврейские — и существовали традиции благотворительности на самых разных уровнях и в самых разных областях жизни, за годы советской власти эта деятельность была полностью искоренена.
А еврейской общинной жизни в СССР практически не существовало.
Стоит сделать небольшое отступление, чтобы рассказать о возрождении еврейской жизни в России в 90-х годах.
Известно, что община на протяжении веков и тысячелетий была основной формой существования евреев в диаспоре. Каждая община представляла собой сложный социальный феномен со своими институтами, традициями, обычаями и т. д. Именно община на протяжении веков позволяла сохраняться еврейскому народу и еврейской культуре в изгнании. Она же выступала посредником между индивидуумом и внешним миром.
Начиная с XIX века община начала утрачивать свою власть над отдельным человеком, но в демократических странах и сейчас, в новое либеральное время, обновленная еврейская община остается важным фактором сохранения еврейского народа.
А в стране, где вырос я и жили миллионы евреев, еврейская община отсутствовала! Советская власть долго и последовательно уничтожала общинную жизнь.
Некоторые элементы общинной жизни можно было найти у грузинских, горских и бухарских евреев, но в целом, кроме синагог и еврейских кладбищ, еврейского в СССР в мое время не было ничего! Ни еврейских школ, ни еврейских культурных центров, ни еврейских театров, ни спортивного общества «Маккаби». Да и синагог в 70-х годах на весь Союз насчитывалось всего шестьдесят две (а в России — семнадцать).
Когда в конце 80-х годов в СССР началась перестройка и контроль государства над религиозной жизнью ослаб, для советских евреев вопрос о возрождении общины еще не был актуален. Большинство из них в те годы не ринулись строить синагоги и создавать культурные центры, а стали паковать чемоданы и уезжать из разваливающегося Союза. В 1989–1990 годах в Израиль репатриировались более двухсот тысяч бывших советских граждан, при этом лишь за декабрь 1990 года сюда прибыло тридцать пять тысяч человек.
Тогда казалось, что пройдет еще несколько лет, и евреев совсем не останется в России! Работники «Сохнута»[53] и «Натива»[54], занимавшиеся репатриацией евреев из СССР, шутили: «Последний еврей должен погасить за собой свет». Казалось, что будущее советских евреев есть только в Израиле (тем более что в конце 1988 года Америка закрыла двери перед массовой еврейской эмиграцией из СССР).
Но, как это часто бывает в истории, прямолинейные экстраполяции и арифметические расчеты не сработали.
Действительно, в некоторых частях бывшего СССР евреев практически не осталось. Прежде всего в так называемых горячих точках: Таджикистане, Абхазии, Чечне. Но в России, на Украине, в странах Прибалтики жизнь постепенно стабилизировалась. Начала улучшаться не только экономическая ситуация, но, что не менее важно, политическая. Эти страны становились демократическими и капиталистическими. На практике это означало, что все больше и больше людей начинали заниматься частным предпринимательством: открывали свои маленькие фирмы, шли на службу в филиалы иностранных компаний, инвестировали в ценные бумаги. Открылись границы, и те евреи, которые еще в 1989 году провожали своих друзей и родственников в Израиль без надежды на скорую встречу всего через два-три года начали ездить к ним в гости. Проведя в Израиле пару недель, они возвращались, нагруженные подарками и сувенирами. Появилось ощущение, что такая свободная жизнь — всерьез и надолго.
Кроме того, выяснилось, что в бывшем Советском Союзе остается довольно много евреев, которым просто нравится жить в России, на Украине и в других республиках. Они привыкли к своему быту, были тяжелы на подъем, не хотели покидать знакомую с детства среду, тем более что в начале 1990-х из Израиля приходили вести о безработице, дорогом жилье, жаре и арабском терроре.
И тогда лидерами и активистами стали не отказники и сионисты — те покинули СССР еще в конце 80-х, — а евреи, которые верили, что в новой демократической России можно сохранить национальную идентичность и свободно жить еврейской жизнью. Такие энтузиасты нашлись практически во всех крупных городах бывшего Советского Союза. Некоторые из них занимались еврейской деятельностью еще в советские годы в подполье или в полуподполье. Например, в Москве с 1981 года действовала Еврейская историко-этнографическая комиссия, в которую входили Мика Членов[55], Лев Минц[56], Рашид Капланов[57], Абрам Торпусман[58]… Другие увлеклись еврейской историей, культурой, традициями уже тогда, когда это стало безопасно и не влекло никаких административных последствий. Так по всему бывшему Советскому Союзу стали появляться еврейские культурные центры, еврейские библиотеки, еврейские журналы и газеты, еврейские детские сады и еврейские школы. В 1991 году новички и ветераны еврейского движения в СССР собрались в Москве на Первый съезд Ассоциации еврейских организаций и общин (ВААД). Главный вопрос звучал так: уезжать или оставаться? Многие участники того съезда, даже те, кто призывал к отъезду в Израиль, так и остались в республиках бывшего Союза.