Цветок яблони

Глава 1. Лучшее, что у меня было...

Эта война, мой друг, куда сложнее, чем кажется.

Если ты полагаешь, что это дела волшебников, которые не коснутся нас с тобой, простых людей, ты жестоко ошибаешься.

Она не останется в границах Талориса, выйдет за пределы школы через несколько дней и поглотит весь мир. Вспоминай его. Прежним он больше не будет.

Никогда.

Письмо главы ордена таувинов, отправленное единому королю.

5-й день войны Гнева

Ночь длилась бесконечно.

Непроглядная, густая, тягучая и по-летнему душная, она вонючим грифом-падальщиком опустилась на Риону, поправ, пируя и втягивая в себя запах смерти. Казалось, что её власть будет вечной, но спустя, возможно, годы она начала распадаться на клочки. Деформироваться, таять, истончаться, терять плоть, точно труп, лежащий в степи, терзаемый солнцем, ветром, дождем, насекомыми, зверьем и птицами.

Исчезала неохотно, цеплялась когтистыми лапами за дома, пыталась содрать с них черепицу, проникнуть внутрь, лишь бы спрятаться от рассвета. Растворялась в кварталах, бледнела, превращаясь в сумерки.

Серые, блеклые и нечеткие, они поработили город, не покидали его с приходом утра и оставались до самого вечера, чтобы вновь загустеть и соткаться в темного падальщика.

Слишком привлекательна сейчас Риона для трупоедов.

Пока же солнце, словно утопленник, всплывший на поверхность пруда, раздувшийся и отталкивающий, поднималось из-за моря лишь для того, чтобы застыть в паре дюймов над горизонтом.

Маленькое. Белое. Тусклое. Не дающее ни тепла, ни света. Оно очень походило на глаз вареной рыбы.

А может, и не рыбы.

Глаз Шерон.

Вот что.

Акробат потер правое плечо. Рана, нанесенная ему шауттом во время боя на улицах, заживала удивительно быстро, остался лишь темно-красный шрам. А вот боль, та, которую он ощутил в первое мгновение, возвращалась. Засела где-то в срастающихся мышцах и нет-нет напоминала о себе.

Демон отравил его кровь. Тэо знал, что именно так действовали лунные люди, когда желали убить сильного асторэ. Заражали кровь той стороной, насыщали мраком. Акробату повезло, что в него попала лишь жалкая капля другого мира — и искры в теле сражались с ней. Отчего Пружину бросало то в жар, то в холод.

Он стоически терпел, справлялся молча, ощущая вкус пепла на языке, запах гари и горелой плоти разъедал его ноздри, костистые пальцы скребли нёбо, драли гортань. От этого смрада было больно глотать, словно острая рыбья кость застряла где-то в глотке.

В гавани сонно шептал ветер, стелился над угольно-черным пожарищем, петлял между остовов прогоревших зданий, скидывал хвостом золу и прах сотен погибших в безжизненную серую воду.

Этот прах, невесомая пыль, пачкал ботинки, ластился к ним, словно всеми забытый, брошенный пес. Никто не отличил бы его от песка.

Никто, кроме Шерон.

Впрочем, Тэо уже давно не думал о том, по чему или кому ходит в последние дни. И сейчас смотрел лишь на горизонт, туда, где только его золотистые глаза различали две едва заметные точки.

Два корабля. Один уходил из Треттини, другой же, вопреки всякой логике любого разумного существа, плыл к городу. О втором Тэо совсем ничего не ведал, а вот о первом мог бы рассказать многое.

О том, как благодаря Мильвио его нашли и оплатили. О том, кто теперь уходит на нем и как трудно его было отпустить. «Радостный мир»... Мьи уплывала в Алагорию, а затем дальше на восток. В земли, где нет войны и куда зараза Темного Наездника пока еще не доползла. Быть может, в Нейкскую марку или Лоскутное королевство.

Попрощавшись с ней, Пружина ощутил странную пустоту, словно он лишился части себя. Утешало лишь осознание — он поступил правильно.

Отпустил. Не пошел с ней, и теперь Мьи ничто не угрожает.

Он не хотел думать о будущем. О том, что их всех ждет, пускай и на разных краях мира. Когда-то, еще до Туманного леса, Мильвио сказал ему о живучести надежды. Что она будет существовать в некоторых сердцах, даже если погаснет солнце и смерть станет дышать в затылок.

— Это глупо, Фламинго, — скривилась тогда Лавиани, слышавшая их беседу. — Цепляться за мечты.

— Они дают силы. И мечта, и надежда.

— Мне не дали ничего. Лишь разочаровали. Почти уничтожили. Только наивные юнцы цепляются за такое.

Мильвио развел руками:

— Ты не можешь отрицать, что они даруют шанс не сойти с ума и двигаться дальше.

Сойка сплюнула выражая презрение к озвученному, но в спор не полезла. Она не из людей, признающих чужие утверждения, даже если в глубине души и считают, что собеседник совершенно прав.

Корабль скрылся, растворился между небом и морем, и Тэо, тяжело вздохнув, пошел вдоль берега. Четыре конных гвардейца, выделенных герцогом, чуть помешкав, чтобы акробат в очередной раз не обратил на них внимания, пустили лошадей шагом.

Эскорт не мешал, хотя Тэо считал его лишним. Но так правитель показывал, что ценит единственного асторэ в своей стране, и, кажется, ему это сопровождение было гораздо важнее, чем Пружине.

Серые сумерки. Бесцветный не-день.

Кроме Тэо и его молчаливых спутников, в гавани ни души. Даже крысы и те погибли в огне, а другие, из города, так и не пришли сюда.

Никто не разбирал оставшиеся после грандиозного пожара обгорелые руины, не говоря уже о том, чтобы спешить приступить к восстановлению порта.

Тэо понятия не имел, куда идет. А главное, зачем. Яд той стороны холодил его кровь, пытался плющом оплести сердце, давил на виски, и Тэо знал, как сейчас выглядит.

Растрепанный, потный, с синяками под глазами и походкой столь осторожной, словно он наступал на тонкий лед. Или боялся при каждом шаге вызвать новый приступ боли.

Возле выгоревшего остова маяка, на пепелище жилого квартала, расположенного между морем и портовыми складами, Тэо увидел старую рыбацкую лодку, выцветшую, давно потерявшую хоть какой-то намек на краску. Она стояла на земле среди черных головешек, каким-то чудом не сожранная огнем, и в лодке, с видом мрачной меланхолии, похожая на кладбищенскую ворону, закинув руки за голову, полулежала Лавиани, смотря в низкое сизое небо.

Когда Пружина подошел ближе, она на мгновение скосила глаза на него и вновь занялась созерцанием туч. Лучшее занятие для подобного дня.

Во всяком случае, её поза говорила именно об этом.

Тэо сел возле лодки, прямо на обугленную землю, прижавшись спиной к борту.

— Твои асторские штучки? — Сойка дала себе труд начать беседу первой.

Голос у нее звучал не раздраженно, как это обычно бывало. А блекло. Устало. Тускло.

У многих, кто все еще остался в Рионе, он теперь такой.

— Штучки?

Корабль, стремившийся к Рионе, стал чуть больше. Раньше — едва различимая точка. Теперь угадывались треугольники и квадраты парусов. Но все еще слишком далеко, чтобы рассмотреть детали.

— Ты нашел меня. Явно асторские штучки помогли тебе в этом.

— Не поверишь, но я не искал тебя. Провожал Мьи.

Лавиани едва слышно кашлянула, и если бы это был другой человек, то Пружина готов был поклясться, что она пытается скрыть неловкость из-за того, что забыла.

— Они уплыли? Сегодня?

— Да.

— И на душе у тебя теперь скребут кошки?

— Немного.

Помолчали.

— Ну... ей будет лучше без тебя. Безопаснее.

— Это ты так утешаешь? — Он не удержался от грустного смешка.

— Утешения и вытирание чужих слез не являются моими достоинствами. Сказала очевидную вещь, которую ты сам знаешь. Шаутты снова и снова станут пытаться тебя прихлопнуть. Ты слишком уж навострился прореживать их ряды. Так что Мьи, в отличие от меня, повезло быть подальше от тебя. Это ты чего там? Смеешься, что ли?